Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)

Княжна Элиза подошла к рамам портрета. Казалось, она серьезно задумалась… Черный кот из картины оставил свою земную товарку и приблизился к ногам хозяйки. Мерсье отер с лица пот, обильно проступивший у него, и ждал решения своей судьбы. Внизу донеслось покашливание Джоба: слуга недоумевал, с кем это там разговаривает его хозяин.

– Запомни, я не властна над собою… Но точно знаю, что, если ты поцелуешь меня, то ты перестанешь жить здесь, но там тебе простятся все твои прегрешения и грехи твоих ушедших родственников. Решай сейчас сам! Я же простила тебя все.

– Мне все равно… Я ухожу не за отпущение грехов, а потому что я люблю тебя – такую, как ты теперь, – почти крикнул Генрих.

– Но это лишь видимость, я умерла сто лет назад…

– Весь мир – это видимость. Одна ты для меня реальна, – и барон вновь попробовал обнять Элизу. Она уже не отстранилась, их губы встретились в поцелуе. Страстно целуя девушку, Мерсье почувствовал, как смертный холод стал проникать во все его тело…

Барон уже не мог резко двинуться, не рискуя испустить дух. Твердую статность тела Элизы Перуджины постепенно заменял эфир. Последнее, что видел Генрих, была оплывшая и погасавшая свеча в комнате, а также его кошка, с изумлением следившая, как растворяется в воздухе ее внимательный хозяин. Так умер последний из рода Мерсье.

…Когда верный Джоб, по заведенному обычаю, поднялся к барону, чтобы разбудить его часов в десять утра, он не нашел в кабинете ни хозяина, ни его предполагаемой ночной гостьи. Недоумевая, слуга осмотрел всю комнату, не забыв заглянуть под кресла, но ничего, как нам понятно, не обнаружил. Тогда Джоб машинально бросил взгляд на портрет, принесенный из странного дома. Ужас пронял флорентинца до корней волос. С портрета на него смотрел страшный взор повзрослевшего на несколько лет Генриха Мерсье, барона де Г… Своей правой рукой он обнимал княжну из портрета, также несколько постаревшую, но сохранившую твердый беспощадный взгляд синеватых глаз.

В руках девочки был черный кот, нагло посмотревший на Джоба и оставшийся крайне недовольным этим зрелищем. Фон картины представлял собой не что иное, как убранство той комнаты странного дома, где Марк и добыл полотно. Джоб, не в силах объясниться, вскрикнул и свалился на пол без чувств. Когда Морелли очнулся, никакой картины на стене не было.

7. Развязка

В этом году весна в Париже несколько задержалась… Но вот потеплело, и середина марта обещала быть последним пристанищем снега, уже совсем потемневшего и готовящегося исчезнуть навсегда. «Увы, где прошлогодний снег?» — спрашивал великий поэт. Был конец пятницы, предстояли выходные, и мещане весело переговаривались, обсуждая последние парижские сплетни. Все осуждали короля Генриха, пошедшего на союз с Беарнцем, и нагло грозили присягнуть Генриху Гизу, обещавшему парижанам вернуть их старые вольности и добавить новые. Обсуждали увольнение Кобаля, так и не смогшего отыскать причину исчезновения целого дома по улице Могильщиков. Однажды утром добрые горожане вдруг не увидели ни странного дома, ни чего-либо напоминавшего о том, что он здесь был.

Джоб и Марк мирно сидели в кабачке на улице Фepy и допивали последнюю бутылку крепкого рома. Весенняя погода располагала к пьянству и безделью, а Марк, в последнее время получивший у Плутовье существенное повышение, был полон самых радужных надежд на будущее. Несмотря на произошедшие события, Рапок не разорвал отношений с Джобом, а даже приблизил его к себе. Он справедливо решил, что сто пистолей стоили тех минут страха, которые он натерпелся в странном доме. Да и Джоб, оставшись без места, теперь (уже почти месяц) служил в лавке Плутовье младшим приказчиком; Марк же был теперь самостоятельным торговцем.

После таинственного исчезновения Мерсье Морелли обратился к парижским властям, и они, уяснив суть дела, наложив лапу закона на все имущество барона. Правда, Джоб благоразумно не стал посвящать власти в тайну его исчезновения, а лишь попросил выплатить ему жалованье за последний месяц. Жалованье ему мэрия, конечно, не выплатила, справедливо посчитав, что каждый в этом мире заботится о себе сам. Имущество барона было невелико, и в мэрии не рассчитывали, что родственники проклятого гугенота поедут в Париж за такими крохами. К тому же в это же самое время пропал целый дом, и, как это случилось, не мог объяснить никто.

Выпив свою порцию рома, Морелли, временно теперь снимавший комнату у Марка, вернулся к той теме, что была близка им обоим.

– Значит, было очень уж страшно в этом доме, да?

– Черт бы побрал тот дом да и твоего барона в придачу! – негодующе пискнул благодушествующий Рапок. – Ужасно страшно.

– А отчего же ты заорал тогда? – Джоб уже несколько раз задавал Марку этот вопрос, но тот лишь отшучивался.

– А-а-а… – лицо торговца исказилось от ужаса. – Тогда я увидал в этом ящике с полосами его самого, собственной персоной, вот так.

– Кого его? – не понял Джоб.

– Барона! Он сам встал из этого ящика и протянул мне картину!