Странный Джон (ЛП)

Какое-то время Джон молча смотрел в окно. Потом сказал: «Только погляди на этого баклана! Он добыл себе конгера[46], который толще, чем его шея». Я подошел к окну, и мы какое-то время вместе наблюдали за извивающейся и бившейся рыбой. Порой птица вместе с добычей полностью исчезала под водой. Один раз конгеру почти удалось ускользнуть, но он немедленно был снова пойман. После множества неудач, баклану наконец удалось поймать рыбину за голову и заглотить ее одним движением, таким быстрым, что в одно мгновение шея птицы разбухла, а наружу остался торчать один только рыбий хвост.

«А теперь его переварят, — спокойно заметил Джон. — Именно это едва не случилось со мной. Я почувствовал, как мой рассудок распадается под действием пищеварительных соков адского моллюска. Я не знаю, что происходило дальше. Помню совершенно дьявольское выражение на лице уродца, а потом… Наверное, мне удалось каким-то образом спастись, потому что в следующее мгновение я обнаружил, что лежу на траве на некотором расстоянии от дома, весь в холодном поту. От одного вида стоявшего вдалеке здания меня пробирала дрожь. Я был неспособен думать. Я все время вспоминал ужасную полную ненависти ухмылку на детском лице, которое тут же вновь становилось бессмысленным. Через какое-то время я осознал, что замерзаю, поднялся с земли и направился к гавани, где ждали лодки. Я начал задаваться вопросом, чем на самом деле был этот дьявольский ребенок. Был ли он одним из нас, или чем-то совершенно иным? На самом деле, я почти не сомневался. Разумеется, он был одним из нас, причем гораздо более могущественным, чем Джонс или я. Но вся его жизнь пошла наперекосяк с самого зачатия. Его тело только мучало его, и его рассудок стал таким же убогим, как тело, а родители мало чем могли ему помочь. Поэтому единственным средством выражения, который он видел, была ненависть. И в этом деле он упражнялся подолгу и всерьез. Но самым поразительным было не это. Чем дальше в прошлое отходил неприятный опыт, тем яснее я понимал, что ненависть, с которой он накинулся на меня, была по сути совершенно бескорыстной. Он не ненавидел из-за себя. Себя он ненавидел ничуть не меньше, чем меня. Он ненавидел все, включая ненависть. Он ненавидел с каким-то религиозным пылом. И почему? Да потому, как я начинаю теперь понимать, что в самой глубине его персонального ада горела крохотная звездочка служения. Он способен видеть мир с точки зрения вечности ничуть не хуже, чем я. Возможно даже яснее, чем я. Но… как бы это объяснить? Он предполагает, что его роль в общей картине — быть дьяволом. И он играет ее со страстью и самоотдачей великого артиста, ради всеобщего блага, если можно так выразиться. И в чем-то он прав. Ненависть — единственное, в чем он по-настоящему хорош. Несмотря ни на что, я даже восхищаюсь им. На самом деле, все это мерзко. Только представь, какая жизнь ему досталась. Беспомощный младенец, но с такими способностями! Уверен, что если он проживет достаточно долго, то однажды придумает какой-нибудь трюк, чтобы взорвать всю планету. И вот еще что. Мне придется внимательно смотреть по сторонам, иначе он сумеет снова поймать меня. Он сумеет достать меня где угодно, даже в Австралии или Патагонии[47]. Господи, я даже сейчас чувствую, что он где-то рядом! Дай-ка мне яблоко и давай поговорим о чем-нибудь другом».

Вгрызаясь во второе яблоко, Джон начал успокаиваться. Через какое-то время он продолжил рассказывать: «С тех пор я не слишком далеко продвинулся. Понадобилось некоторое время, чтобы привести мысли в порядок. А потом мне стало тошно при мысли, что я могу вообще никогда не найти кого-то, похожего на меня, и при этом находящегося в здравом уме. Но дней через десять я снова принялся за поиски. Я наткнулся на старую цыганку, которая, вроде как, наполовину одна из «нас». Но у нее постоянно случаются припадки. Она занимается гаданием и, возможно, действительно умеет иногда заглянуть в будущее. Но она невероятно старая и не интересуется ничем, кроме гадания и выпивки. И все-таки она в какой-то мере одна из нас — не умом (хотя когда-то она и славилась особой хитростью), а проницательностью. Она, несомненно, способна видеть мир с точки зрения вечности, хотя недолго. Кроме нее в разных лечебницах есть другие столь же безнадежные. Еще подросток-гермафродит в каком-то доме для неизлечимых больных. И мужчина, отбывающий пожизненный срок за убийство. Он, возможно, мог стать чем-то поразительным, если бы в детстве ему не проломили голову. Есть еще «феноменальный счетчик[48]», но кроме этого он ничего собой не представляет. На самом деле, он даже не один из нас, он просто хорошо умеет делать одно действие. Вот и все Homo Superior, что есть на этом острове».