Странный мальчик

Наступило молчание. Мы сидели и глядели на него, и теперь он представлялся нам совершенно иным и в другом свете. Как было дивно… Оборванный мальчик, которого мы хотели прибить, он был теперь больше, чем равный нам, и мы крепко уважали его. Своей уверенностью он точно убедил нас, что он сын царя. Разговор его соответствовал его сану, и нисколько не казалось уже неприятным; что он босой. Глядя на него, мы находили его всё более милым, а черты лица благородными, возвышенными.

– Скучно что-то очень, – произнёс Стёпа, зевнув и перевёртываясь на живот. – Нет, я уже пойду, – он неожиданно вскочил на ноги, – а то мне худо от батьки придётся. Даром только, прибег сюда.

Он постоял подле нас, видимо колеблясь, поглядел на солнце, с азартом почесался, совсем было уже тронулся, чтобы идти, как опять обернулся и, обращаясь к Странному Мальчику, произнёс с насмешкой:

– Так ты, стало быть, чёрт, теперь будто спишь?

– Я сказал, – ответил Странный Мальчик.

– Чудно что-то очень. Ну, а я то как, значит, по твоему: взаправду здесь или тоже сон твой?

– Вы, может быть, и существуете, но для меня вы – сон.

– Так… – зловеще произнёс Стёпа, – ну, а как я тебя вот этак тресну кулаком по этому месту?

У него загорались постепенно глаза, и руки сжимались в кулаки.

– Будешь ты кричать или нет?

– Я никогда не кричу, когда меня бьют. Мне, правда, от ударов больно, но я знаю, что никто меня не бьёт. Оттого и не кричу.

– А ну, попробую! – с жестокостью произнёс Стёпа, приблизившись к Странному Мальчику.

Тот даже не сделал движения, чтобы защищаться. Коля с любопытством смотрел, ожидая, что будет. Я только в волнении протянул руки. Но в это время Стёпа размахнулся и изо всей силы нанёс Странному Мальчику удар по лицу. Я крикнул от ужаса. Алёша покачнулся, с жалкой гримасой-улыбкой посмотрел на нас, провёл рукой по лицу, и опять уже сидел ровно, не издав ни звука.

Мы все молчали.

– Какие гадкие сны бывают, – прошептал Странный Мальчик.

– Я тебя дойму, – озверев, диким голосом вдруг крикнул Стёпа, – ты у меня закричишь!

– Ну, ты, – не дам больше, – сурово вмешался Коля и, обращаясь к Алёше, с важностью сказал:

– Странный Мальчик, вы выдержали с честью испытание и теперь я верю вашим словам. Хотите быть моим другом?

Алёша улыбнулся ему. Я же страдал и наслаждался счастьем. Стёпа всё стоял нахмурившись и исподлобья глядел на нас.

– Ну, и чёрт с вами, – вырвалось у него с досадой. Он плюнул и убежал.

Солнце стояло уже почти над головой и безжалостно жгло нас. Сверху как бы спускался огромный шар, наполненный жаром, а вдыхаемый воздух казался густым, нездоровым. Раскалённое серебро моря стояло неподвижно, а посреди него, как человек в пустыне, еле передвигалась лодочка. Слева отчётливо вырисовывалась невысокая церковь слободы и над крестом её летала стая голубей.

– Хочешь играть с нами? – спросил Коля у Странного Мальчика. – Но раньше я поведу тебя к нашему «ключу», где мы умоемся. Жарко очень.

– Я никогда не играю.

– Как не играешь, – вмешался я, – разве можно не играть?

– Я не люблю играть, – повторил Странный Мальчик, – я люблю думать. В игре нельзя быть свободным. Всё мешает, и от всего зависишь. Когда же я думаю, я совершенно свободен. К тому же игра утомляет и вместо удовольствия испытываешь слабость. Я очень слабый.

– О чём же ты думаешь? – спросил я с любопытством.

– Обо всём. Я сидел на скале и глядел на море. Лучшую радость ведь получаешь благодаря глазам. Я сижу неподвижно, и всё само, без моего усилия, входит в меня. Не только входит, но как бы просит разрешения войти. Я открываю глаза, и вся прекрасная даль входит в меня. Какое море ни широкое, но всё же сжимается, чтобы уместиться в моих глазах…

– Как у тебя умно всё выходит, – с жаром перебил я его.

Он улыбнулся и продолжал:

– Пролетит птица, но и она моих глаз не минует, на миг войдёт и полетит дальше. Самое большое и самое малое входит в меня и радует. Нужна ли мне игра?

– Но тебе не хочется бегать, кричать, охотиться? – спросили мы оба жадно, в один голос, всё более поражаясь тем, что слышали от него.

То, что он говорил, было так странно, необычно для нас. И то, чем мы жили до сих пор, стало как будто колебаться, становилось как будто чужим от новых мыслей.

– Нет, не хочется. Вы посмотрите: мне пятнадцать лет, а мне едва дают двенадцать. Я ведь слабый, и оттого, вероятно, не хочется… Дома я как-то слышал, что скоро умру. Потому и учиться перестал, потому и читать перестал.

Со страхом мы взглянули на него. Я никогда не видел мёртвых людей, никогда не видел людей смертельно-больных и никогда не думал о смерти. Не думая, как-то уверен был, что смерть существует для других, нас же не коснётся. О себе не говорю. Мне даже дико было бы подумать, что я могу умереть. Не только потому, что смерть считалась чем-то невыразимо страшным, и что о ней дома говорили шёпотом и с ужасом: я ненавидел смерть и инстинктивно боялся её.

– Ты скоро умрёшь? – с трепетом спросил я его.

– Слышал, как говорили, что недолго поживу ещё.