Странный остров

Стояло то нудное, раздражающее своей затянутостью состояние, когда событие, надоевшее всем, затягивается. Но сам виновник, похоже, не обращал на все это нетерпение никакого внимания и, кажется, не спешил улетать с острова по какой-то загадочной, непонятной причине. Он словно ждал какого-то чуда и загадочно, с вороватой улыбкой поглядывал по сторонам.

Вдруг Брен, ухватив за руки друзей, с решимостью подошел с ними совсем близко к десантникам таможни. Потрогав свои награды и почтительно поиграв их золотым блеском, и, очнувшись как бы от какого-то гипнотического сна, он вдруг громко, обращаясь к солдатам и друзьям, спросил, но не отрывая глаз от милых сердцу раритетов:

— Вы были на войне? Участвовали в боях?

В ответ десантники по-мальчишески хихикнули, а друзья только усмехнулись. Было ясно и без вопросов по одному только виду: во времена второй мировой они еще и не родились на белый свет.

С серьезным петушиным видом глянув на солдат, он хвастливо заявил:

— А я вот воевал! — Брен строго поглядел на майора, тот от неожиданности даже икнул. — Да! Мне пришлось воевать с целой дивизией! — И Брен с почтением поглядел на свои самонаграды, будто призывая их в свидетели.

Кто-то из десантников хохотнул, майор от удивления поднял пальцем козырек фуражки выше лба, чтобы лучше видеть необычного героя. Друзья невольно улыбнулись, но Брен не обратил внимания на реакцию слушателей и со слезливым умилением, с углубленной задумчивостью, будто вспоминая что-то далекое, родное сердцу, стал глядеть на звезды.

Всякая боевая награда: медаль, орден, крест, звезда — через зрительное восприятие ассоциируется в сознании нашем с героическим подвигом их хозяина. И чем выше значимость награды, тем значительнее представляется бесстрашие ее хозяина. Но наградной знак — это доказательство подвига, а не описание его подробностей. Потому-то, как решили друзья, Брену и захотелось обосновать нахождение звезд на его мундире какой-нибудь захватывающей историей, пусть даже неправдоподобной, чтобы вызвать со стороны слушающих преклонение перед его личностью. Всем было ясно одно: во времена Второй мировой Брен мог только разве густо и часто марать пеленки. Но тем не менее все с вниманием выслушали его фантастический по своей версии рассказ.

Люди — есть люди! Они с удовольствием внимают приключениям барона Мюнхаузена, хотя знают заранее, что это всего-навсего отменное вранье.

— Мне было тогда, — начал Брен, — всего четыре, даже три с половиной года, когда в наш сожженный варварами город, ворвалась эсэсовская дивизия. Впереди на сверкающей машине с важным видом победителя ехал генерал. И представьте: его наглая рожа мне сразу же не понравилась. Я почуял нутром — это враг! Тогда я еще не очень разбирался в чинах, но значение наград знал хорошо. В петлице у него был Железный крест с лаврами, а его давали высшим чинам рейха. Я сидел у бедной матушки на руках и с грустью наблюдал ужасную картину нашествия врагов на нашу бедную землю! Но! Увидев генерала в машине, я мигом соскочил с рук моей матушки и..! — Брен широко размахнулся, будто собирался бросить гранату. — Что вы думаете, я сделал с этим противным генералом? — Он обвел всех таким торжествующим взглядом, будто он выиграл мировую войну один. — Ну? Что сделал с генералом? — продолжал вопрошать Брен, глядя на приумолкнувших слушателей.

— Кинул в него обмаранной пеленкой, — густо прогудел майор.

Солдаты дружно загоготали.

— Ай, ай! — укоризненно покачал головой Брен. И ответил: — Не угадали! Я кинул в него грана… нет, я взял с дороги огромный камень и запустил им в эсэсовского генерала! «Партизан! Это партизан!» — закричали враги. И что тут началось! В нас с матушкой стреляла целая дивизия. Из автоматов, пулеметов, минометов, танков и даже из пушек. Моя бедная матушка, вся простреленная пулями и снарядами, упала на меня, закрыв от верной гибели, и прошептала мне в ухо свои предсмертные слова: «Мой сын, ты — национальный герой! Я горжусь тобою!» И она была права! Я никогда не забуду ее слов! — Брен вытащил из кармана носовой платок и приложил его к глазам. Плечи его трагично подрагивали. Потом он отнял платок от глаз и с вымученным драматизмом прошептал:

— Бедная моя мама, как она была права!

Майор хватался от хохота за бока, солдаты садились от смеха на землю, друзья от неловкости опускали глаза, боясь встретиться с Бреном взглядом.

Но Брен и не подумал обижаться или возмущаться реакцией солдат. Он поднял глаза к небу, словно призывая его в свидетели, и хвастливо продолжал врать: — Когда о моем подвиге доложили наверх, там сначала не поверили. А потом разобрались! Многие об этом еще не знают, поэтому я хочу написать о своем подвиге книгу. Он повернулся к Георгию и спросил: — Если я напишу, поверят? Я очень хочу, чтобы поверили!

Георгий только махнул рукой:

— Пишите! Сейчас о той войне пишут такое — уши вянут! — И посоветовал: — Только не вздумайте написать, что атомную бомбу на Хиросиму сбросили русские!

— А почему? — на полном серьезе спросил Брен.