Странный рыцарь Священной книги

Тогда я старался не смотреть на своих спутников, а сейчас явственно вижу их, они будто стоят у меня перед глазами. Нет, перед единственным оставшимся у меня глазом.

Лада-Ева походила на отрока, платок скрывал длинные ее волосы. Нет, не отроком была она — девою. А вернее даже — неземным существом. Говорят, таковы ангелы небесные — без телесных признаков, какие отличают мужчин и женщин. Я понимал страдания ангелов из богомильских легенд, принужденных Сатаною войти в мужское и женское тело.

Ясен-Адам тоже был ангелом, избравшим тело юноши. Где отыскал его Старец? Прежде я представлял себе Адама крупным, мускулистым мужчиной. Почему таким — не знаю. Наверно, был он и впрямь, как Ясен — высоким, стройным, быстрым. И рука, что протянул он к яблоку, тоже была, наверное, как рука Ясена — изящная, с тонкими пальцами. Лютня Пэйра кротко лежала на его груди, как младенец на груди матери. Таким, надо думать, был Адам до своего грехопадения.

Влад был последним из тех, кого я мог бы представить себе в роли Сатаны. Он источал смирение, как робкое дитя. В нем не было и капли гордыни. Никогда не преступал он волю Божью, никогда не поддался бы искушению. Я всегда считал Сатану рабом семи смертных грехов, а гордыня — первый из них.

Сам же я был тем ангелом, что изгонял их из рая, хотя не совершили они греха. Только нес я в руке не огненный меч, а всего лишь железную рогатину. Рано или поздно должны были вкусить они от горького плода познания — узнать, что невольно способствовали гибели Священной книги, позволили обмануть себя и ограбить.

Я услыхал, как во двор въезжают конники, различил и голоса, перекликавшиеся на французском. И у меня сжалось сердце. Вынул я из-за пазухи длинный нож, что висел там на ремешке, и придвинул рогатину поближе к левой ноге. Влад почувствовал мое беспокойство, хотел что-то сказать, но я жестом остановил его.

Дощатая дверь отворилась, в проеме появились двое. Оба в масках. На железном панцире одного из них, — только на груди, — было изображение его герба: голова вепря с длинными, как рога, клыками. Голову человека венчал арабский шлем с поднятым забралом, шею и руки защищала кольчуга. Сапоги для верховой езды достигали бедра. Толстый живот — уязвимая плоть человеческая — вздувал кожаные штаны. Плечи укрывал заляпанный грязью светлый плащ с крестом на левом плече. И над тем же плечом блестела рукоять закрепленного на спине меча.

Этот человек немного задержался на пороге — крупный, широкоплечий, черный на фоне зеленоватого предвечернего неба. Потом вошел, закрыл за собою дверь, и на сеновале тотчас стало темнее. Однако пологие закатные лучи по-прежнему разрезали полумрак и сверкали на его панцире. Это был тот самый человек, что стоял в пещере рядом с Доминиканцем.

Он сказал:

— Я барон Д’Отервиль.

Произнесено это было на плохом болгарском.

Еще не услышав его имени, я уже догадался, кто он. Видел этот герб в Палестине. Видел барона и в Тырнове, рядом с толпой рабов-еретиков. Уже тогда его герб смутно напомнил мне кого-то, кого я встречал прежде. А в пещере я различил лишь маску его — было слишком темно. Возможно, я вспомнил бы и лицо его, если б мог разглядеть.

У барона Д’Отервиля было две маски — одна смеющаяся, другая плачущая. Я так и не понял, зачем он их менял, но и та, и другая были страшнее дьявольской маски на лице Влада из-за поразительного сходства с человеческим лицом. Сделаны были обе из светлой кожи — Господи, возможно ли, что это кожа какого-нибудь несчастного еретика? Даже прорези для глаз и рта не уменьшали жуткого этого сходства. Сейчас рыцарь смеялся — уголки губ маски были приподняты.

Сопровождал барона рыцарь тоже в якобы пугающей маске с выпученными глазами и зубастым, окровавленным ртом.

Барон снова заговорил «по-болгарски»:

— Я ваш господин.

Мы молчали. Я не смотрел на богомилов — внимание мое было приковано к барону и его спутнику. Барон указал на Ладу, затем на Ясена.

— В той пещере… я купил ваших братьев. Вас четверых тоже.

И, обернувшись к стоявшему рядом рыцарю, сказал по-французски:

— Роже, отведи мужчин к остальным рабам. Я останусь с женщиной.

Я вскочил и наотмашь слева ударил Роже по лицу. Он стоял у столба, подпиравшего крышу сеновала. Затылок его громко звякнул, ударившись в дерево, и он сполз наземь, точно ворох тряпья. Я отскочил назад с ножом в правой руке и уже с рогатиной в левой.

Барон отпрянул на шаг и выхватил из-за левого плеча не меч, а — к моему изумлению — кривую арабскую саблю: я ожидал, что при его росте и сложении он обрушит на меня всю тяжесть меча, неподъемного даже для двух рук.

Барон опустил саблю, уперев острие ее в землю. Маска его смеялась. Надо было без промедления вонзить в него нож — прежде, чем он понял бы, что перед ним опытный воин. Но, признаюсь, мне хотелось помучить его, чтоб ощутил он смертный ужас, и липкий пот залил под маской глаза его. Помня о том, что я Анри де Вентадорн, я не сомневался, что убью его. Боже, был ли я и вправду Анри де Вентадорном?