Странствие бездомных

Странно, что при склонности к гуманитарным предметам я полюбила математику. Думаю, что увлечению математикой мы были обязаны новому учителю, который появился в 22/23-м учебном году, — Василию Григорьевичу Чичигину. Бывший офицер, внешне строгий, сдержанный, суховатый, он был одержим своим предметом и преподавал его увлеченно и красиво. Объяснить это «красиво» я затрудняюсь. Но в самом ходе доказательств, в рассуждениях, приводящих к окончательному результату, была такая четкость, ясность построения, которая зачаровывала, особенно в геометрии. У доски с мелом в руке он был артистом. Как и другие наши учителя, В. Г. приучал нас к самостоятельности. Иногда доведет доказательство теоремы до половины и спросит: «Кто хочет продолжить?»

Математику я забыла напрочь, но уроки Чичигина не прошли даром. Они способствовали развитию логического мышления, приучали к четкости, порядку. Это не только организованность и упорядоченность, а нечто большее: определение себя во времени и пространстве, представление о мировой гармонии. Сейчас мы живем в полном хаосе: в обществе, в политике, в экономике, в действиях власти — везде и во всём хаос. Как не вспомнить уроки математики с Василием Григорьичем? Именно они нас учили: порядок должен быть логическим следствием устройства (построения), а не следствием принуждения силой.

Занятия по литературе были для нас также уроками истории. Этого предмета в школе не было: видно, идеологи власти Советов, отвергнув историю как летопись царствований и войн, еще не знали, как повернуть ее для нового поколения. А потом придумали бесцветное и бесплотное «обществоведение».

Интересными были география и естествознание. Особенно первая — преподавал географию Григорий Иванович Назаров. Он неизменно путешествовал с нами по карте, что приобщало нас к широкому миру, и водил по окрестностям Москвы. Давал темы для самостоятельных сообщений. В шестом классе, помню, я приготовила доклад по Крыму. В Румянцевской библиотеке взяла старые этнографические труды, срисовала иллюстрации, вспомнила и свои впечатления от лета в Отузах. Г. И. меня похвалил, ребята одобрили.

Естествознание (Вадим Григорьевич Дормидонтов) запомнилось мне «образно», но не так приятно из-за препарирования лягушек в классе (такая гадость!). Интереснее были экскурсии на природу, составление гербария. И конечно — живой уголок, созданный нашими кружковцами (тогда их еще не назвали юннатами).

Экскурсии наши были пешими и непременно от самой школы. Город был тогда меньше, но все же немало надо было пройти по улицам — до Филей, Кунцева или Воробьевых гор. Помню, что возвращалась домой усталая, с горящими ступнями. По срезам высоких берегов изучали геологию и собирали «чертовы пальцы». Под таким высоким берегом я однажды чуть не утонула. Был май, вода в Москве-реке еще холодная и мутная после паводка. На привале небольшая компания решила отъединиться и тайно выкупаться. Отошли на узенькую полоску берега под обрывом, мальчики налево, девочки — направо. Оглянулись на мальчишек, не видно ли нас, разделись за кустом. Я пыталась обвязать косы вокруг головы и замешкалась, две мои товарки окунулись и выскочили — холодно. Вхожу в воду, делаю шага три — и проваливаюсь с головой. Плавать я еще не умела, дрыгнула ногами, выскочила, сильное течение отнесло меня в сторону, и я благополучно стала на дно. Всё произошло так быстро, что девочки ничего не поняли, а я даже испугаться не успела. Мокрые волосы меня выдали, и мне влетело. О том, как попала в яму, я рассказать побоялась, но с интересом выслушала от учителя географии рассказ о речном дне, образовании ям, о течении. Второй раз попало уже от мамы: она была дома, косы еще не высохли. Когда я похвалилась: «Вот как здорово получилось», она сказала грустно: «Ты совсем не думаешь обо мне».

Как-то так получалось у нас с мамой: мы были крепко соединены, просто срослись друг с другом, но каждая жила обособленно, в своем мире. Откровений особых не было, хотя ничто нарочито не скрывалось. Конечно, мама в свободное время спрашивала меня о занятиях, друзьях, школе. Но о настроениях и тем более «переживаниях» говорить принято не было. То, что мама не входила в мои дела плотно, не требовала отчета о каждом дне, меня устраивало. Свободу я ценила, но ею не злоупотребляла. Можно было, к примеру, отправляясь в школу, надеть вместо чулок носки в двадцатиградусный мороз, что было особым «физкультурным» шиком. Это была «закалка» по системе Веры Чичигиной, девочки спартанского нрава.