Странствие бездомных

Работали все: «…Шац — наборщиком и метранпажем, Корсунская — накладчицей, Радченко — двигателем, я — печатником, корректором и время от времени сменял Радченко. Брошюровкой занимались все…» — пишет Л. И. Гольдман в своей книжке, лучшей из написанного о типографиях «Искры». Конечно, ее ведь писал «хозяин», писал живо, без подтасовок и умолчаний. Эта книжечка, как и многие издания Общества политкаторжан, библиографическая редкость, и я не могу удержаться от нескольких выдержек, особо интересных.[4]

Маленький Боря, сын Гольдманов, тоже служил делу. В его коляске во время прогулок Маня развозила по адресам местных «экспедиций» типографскую продукцию… «Этот ребенок сыграл большую положительную роль!» — восклицает Любовь Николаевна. Не осуждаю ни ее, ни Акима: революционеры в своей одержимости, не жалея себя, не умели жалеть и своих детей.

Любовь Николаевна обеспечивала внешние связи — прием типографской продукции в городах, куда она посылалась багажом, передачу средств, присылку материалов для издания брошюр и листовок.

Сама Любовь Николаевна по соображениям конспирации в Кишиневе не появлялась. Постоянная связь с Акимом была налажена, Орша была в курсе всех дел. Они оба считали типографию «своей» и ею гордились. Летом 1901 года она выдавала по две-три тысячи оттисков в день. Печатали брошюры Плеханова, Крупской, перепечатывали статьи Ленина из «Искры». В декабре даже выпустили целиком десятый номер газеты. Послали Ленину, чтобы доказать: кишиневская типография может увеличить тираж газеты. Однако Ленин был недоволен этой инициативой: как видно, не доверял товарищам, боялся самовольных изменений в тексте.

В целом же Мюнхен, одобряя работу подпольной типографии, склонен был и тут покомандовать. Командирская нота звучала в письме Крупской к Акиму: «…раз печатаете, печатайте в гораздо большем числе экземпляров: надо попробовать хоть раз насытить всю Россию…».

Станок, подгоняемый из Мюнхена, стучал и стучал, и наконец старик, хозяин дома, его услышал. Он решил, что г-н Риман и его семейство — шайка фальшивомонетчиков. К счастью, в полицию не побежал — старый мошенник стал проситься «в долю». Пришлось, разыграв обиду, перебираться на новое место.

На этот раз выбрали улицу, по которой день и ночь гремели подводы, и дом, где помещалась столярная мастерская. Шума для заглушки типографского станка хватало. Но хоть работы было немало, все же случались простои. Аким досадовал, однако Мюнхен был против помощи другим группам эсдеков. Мама вспоминает, как обратились к ним знакомые по Полтаве, издатели «Южного рабочего». У них срывался выпуск очередного номера газеты. Помочь хотелось, тем более и особых разногласий между двумя группами не было. Любовь Николаевна уже готова была принять газету южан в типографию, но Аким всё же не решился без согласия Ленина. Видно, «хозяин» пасовал перед «вождем».

«…Когда я написала об этом в Мюнхен, — вспоминает мама, — то получила в ответ грозное послание В. И., в котором наше намерение помочь товарищам расценивалось как действие, противное тенденциям „Искры“ бороться за центризм, как покровительство сепаратизму, как отвлечение сил от главной задачи, наносящее ущерб тому делу, за которое мы взялись. Мы не согласны были с такой оценкой, но подчинились».

Почему же подчинились? Ульянов не только давил своей волей, но даже и устрашал.

Ленин

Вернусь еще раз к Ульянову. Каким был он для своих товарищей в годы их общей деятельности, до раскола, — не миф КПСС, а настоящий Ульянов-Ленин, еще не превращенный в мраморное изваяние и в расписной пряник для школьников?

В маминых записках нет развернутой характеристики Ленина. Она складывается из коротких эпизодов знакомства и деловых общений. Даже по этим эпизодам заметно, как менялось отношение Любови Николаевны к Ленину. Редакторское вмешательство сестры, Е. С. Радченко, в текст «Воспоминаний» тоже надо принимать во внимание (о ее «цензуре» — подробнее в другой главе).

В моих руках не только мамины мемуары, написанные в 1950-х годах; у нас сохранились и принадлежавшие ей книги — воспоминания ее товарищей, изданные Обществом политкаторжан в 20-х годах, — Мартова (Ю. О. Цедербаума), В. О. Цедербаума, Л. И. Гольдмана. Все это свидетельства соратников, близких друзей. Эти книги были изъяты из библиотек, заперты в спецхран только потому, что написаны меньшевиками. Авторы их — близкие мамины друзья, которым я верю так же, как и ей. Не знаю, будут ли эти воспоминания когда-нибудь переизданы. Книги принадлежали маме и ее брату, на страницах — их пометки, поэтому они как бы принадлежат семейному архиву. Преимущество этих воспоминаний в том, что их писали по свежей памяти, ближе к событиям, люди далеко не старые. Приведу из них несколько отрывков.

Живую зарисовку оставил Леон Исаакович Гольдман, вспоминая свою встречу с Лениным за границей по делам типографии: