Странствие Кукши. За тридевять морей

– Вон там, на западном склоне, усадьба Дира, она отсюда не очень видна… Я знаю, ты любишь Дира, он добрый. Его можно бы и не убивать… Только как на это посмотрят киевские мужи? А вон те богатые хоромы с высокими теремами – усадьбы знатных киян. Самые большие и высокие хоромы – Свербеевы. А ближе к нам, на холме, великий и славный Перун… Справа конюшня его священного белого коня, на котором он объезжает землю…

Идол Перуна с крепостной стены хорошо виден, он вырублен из громадного древесного ствола, верно, из дуба, лицо его обращено к востоку, на голове у него шляпа, а может, это княжеская шапка, оторочка которой может показаться и полями шляпы, в правой руке у Перуна палица, в левой – рог, на подножии идола вырезан конь, ниже коня – не то ребенок, не то женщина в короткой рубахе. У подножия лежит большой плоский камень – жертвенник. На нем мог бы улечься матерый бык. Сам идол высотою как два Кукши.

В Кукшиной памяти почему-то снова, кажется, без всякой связи с Перуном, всплывает евангельский рассказ об искушении: «Показал Ему царства мира и молвил: поклонись мне, и они будут Твои». На всякий случай Кукша трижды осеняет себя крестным знамением…

– Сейчас это место зовется Киева гора, – говорит Вада, – а прежде звалось Киев-город. Вон там, на месте большого сада, была когда-то усадьба моего славного пращура. А вон, севернее, видишь, – вал возвышается? Это был город Щека, Киева брата. Там была и его усадьба. Сто лет тому назад явились хазары в силе тяжкой, победили нас и обложили Киев данью. Вся наша слава тогда обратилась в дым… А в городе Щека теперь Жидовский город. Жители его – торговый народ, они пришли вместе с хазарами. Живут своим обычаем, у них и капище свое есть… Сами себя они называют евреями. Хазарский каган и торговцы евреи – одной веры. Немудрено, что каган покровительствует им. Думаю, Дира все-таки можно не убивать… если он пойдет к тебе на службу.

– Я убил Свана и несчастного защитника Луны, – говорит Кукша, не слушая ее, – и тура… С меня довольно, я не хочу больше убивать!

– Да, тура лучше было не убивать, – издалека, словно эхо, отзывается Вада, – судьба направила его ярость на Оскольда, а ты помешал… Но это только отсрочка… Ты раскаиваешься, что убил Свана?

– Нет, – отвечает Кукша после непродолжительного молчания, – он обидел мою мать, пролил кровь нашего рода, я должен был отомстить и ждал случая… В конце концов я почти простил ему кровь, лучше сказать, забыл о ней… И однажды мне представился удобный случай исполнить долг. Это было во время битвы на море. Но в той битве он спас меня от неминучей смерти и я не смог убить его. Я тогда подумал: если бы он не бросился меня спасать, рискуя упасть в море и утонуть, я бы погиб и кто бы ему тогда отомстил? Выходит, спасая меня, он озаботился, чтобы я ему отомстил, значит, ему лучше было не спасать меня? Словом, тогда я так и не смог вырваться из этого круга… А некоторое время спустя он у меня на глазах убил дитя и хотел убить несчастную обезумевшую мать. На этот раз я обнажил меч, даже не успев ни о чем подумать. Нет, не раскаиваюсь. Теперь я понимаю, что моею рукой водил Бог. И священник на исповеди, еще в Царьграде, не вменил мне это во грех. Он сказал: «Ты, бедный язычник, поступил тогда, как истинный христианин». Я раскаиваюсь, что убил защитника Луны, хотя его все равно убили бы – варяги никого не щадили, ни старого, ни малого. Священник отпустил мне и этот грех – я ведь раскаялся! – но почему-то после отпущения убийство жителя Луны стало мучить меня еще больше… Правду сказать, до исповеди оно меня не так уж и беспокоило. Придя на первую исповедь, я просто перечислил священнику все, что считал своими грехами, однако после исповеди… Казалось бы, я должен был обрести мир в душе… Нет, я не хочу больше никого убивать!

Его рассуждения не производят на Ваду впечатления, она пропускает мимо ушей большую часть сказанного, а может быть, просто не все понимает, во всяком случае, проявляет легкое нетерпение от его слишком длинной, как ей кажется, речи. Едва дождавшись, когда он умолкнет, Вада говорит:

– Ты убил Свана, защищая, по твоим же словам, совсем чужую тебе женщину, а меня защитить не хочешь!

Кукша теряется, не знает, что ответить. Ему кажется, что он говорил так понятно! Может быть, она не может понять его потому, что он христианин, а она язычница?

Однако, когда они идут домой, Вадины слова «я даже крещусь в твою веру, чтобы стать твоей княгиней» не идут у него из головы, от них как будто щекотно внутри. Нет, он, конечно, не собирается убивать Оскольда. Но ведь можно просто помечтать, зная, что все равно не сотворишь ничего худого, – только помечтать!