Странствие слона

Взводный обнаружил, что непонятно почему — возможно, под воздействием какого-нибудь атмосферного явления — думает о жене, которую оставил беременную на пятом месяце, и о детях — мальчике и девочке, шести и четырех лет соответственно. Грубые люди той эпохи, не вполне еще вышедшей из первобытного варварства, обращают так мало внимания на нежные и тонкие чувства, что те у них не в ходу и не в обиходе. Хотя несколько ранее нами уже отмечалась известная ферментация эмоций в трудоемком процессе созидания национальной идентификации, однако пресловутая saudade и ее субпродукты еще не полностью укоренились в Португалии в качестве привычной жизненной философии, отчего проистекает как изрядное число немалых сложностей общения для общества в целом, так и не меньшее — трудностей для каждого из членов его применительно к самому себе. Ну вот, к примеру, ради и во имя очевиднейшего здравого смысла разве не уместно было бы приблизиться к стремени взводного да и спросить: Скажи-ка, взводный, тоскуешь ли ты по жене и деткам. Спрошенный же, хоть и не вовсе лишен, как уже неоднократно мог убедиться читатель, проглядев разные места этого повествования, ни вкуса, ни чувствительности, по нашей воле, дабы не задеть стыдливости персонажа, неизменно проявляемые более чем сдержанно, посмотрит на нас, допустивших такую вопиющую бестактность, удивленно, а неопределенно-расплывчатый, без начала и конца, ответ поселит в нас, по крайней мере, серьезнейшие сомнения относительно супружеской жизни этой четы. Да, конечно, взводный никогда, насколько нам известно, не давал серенаду, не написал ни одного, даже самого завалященького сонетика, но это вовсе не значит, будто он не одарен от природы превосходной способностью ценить те прекрасные вещи, что созданы были талантом и выдумкой ближних и подобных. И к примеру, одну из таких вещиц, которую, завернув в тряпье, он мог бы возить с собой в седельных сумах, как поступал прежде, перемещаясь с места на место в своих более или менее бранных походах, но сейчас вот для вящей сохранности предпочел оставить дома. И, памятуя о незначительности получаемого им, да еще и с задержками, жалованья, которым, что вполне очевидно, казна не рассчитывала баловать войско, взводный ради приобретения — тому уж добрый десяток лет назад — этой драгоценности должен был продать перевязь дорогого материала и замечательно изящного рисунка, изукрашенную столь пышно, что в ней бы блистать в дворцовых залах, а не на поле битвы, являющую собой великолепный элемент воинского снаряжения, доставшуюся взводному от деда по материнской линии и с тех самых пор превратившуюся в предмет завистливого вожделения для всех и каждого, кто видел ее. Но с недавних пор сменил ее, хоть совершенно не для тех же целей, на толстый том приключений амадиса галльского, принадлежащих, по мнению людей столь же сведущих, сколь и патриотично настроенных, перу некоего васко де лобейры, португальца, жившего в четырнадцатом столетии, но напечатанных в сарагосе, в переводе на испанский, в тысяча пятьсот восьмом году неким гарси родригесом де монтальвой, который прибавил к ней несколько глав приключений любовных и прочих, а равно и выправил несообразности и устранил огрехи старинного текста. Есть у взводного подозрение, что его экземпляр — ягодка с беззаконной, так сказать, лозы, пиратское, как принято нынче выражаться, издание, наглядно доказующее, из какой дальней дали тянется к нам криминальная издательская практика. Уже упоминавшийся здесь соломон, под которым разумеем мы на этот раз не слона, а иудейского царя, был совершенно прав, утверждая, что нет ничего нового под солнцем. Нелегко, конечно, вообразить себе, что все было так же, как теперь, в те библейские времена, которые мы в непреклонной невинности своей упрямо продолжаем считать временами лирическими, буколическими и пасторальными, ибо все же близки они к первым подступам западной нашей цивилизации.