Странствие за Фарадоунами

После этой сцены охотники продолжали двигаться в лес, все еще сохраняя линию, и Брок с огромным трудом удержался от того, чтобы выскочить наружу и напасть на человека, который проходил в нескольких шагах от логова. Люди медленно прошли сквозь лес, миновали уголок, где все еще прятались Стерндейл и прочие, и перепрыгнули через ручей, чтобы перебраться на другую сторону. С каждым выстрелом, раздававшимся в заснеженном лесу, на Брока, представлявшего себе ужас и муку, которые испытывало очередное животное, накатывала волна боли и гнева. Снова и снова в его голове раздавался вопрос: «За что?».

Других смертей в тот день было не так много. Три молодых и неопытных кролика, самец и две самочки, ускользнули из-под контроля Пиктора и отважились выйти наружу — посмотреть, что происходит; стоило им только покинуть нору, как их осыпал свинцовый град, оставив двух самочек лежать убитыми, а самца корчиться на снегу с раздробленными задними лапами. Он на передних лапах дотащился до прикрытия в кустах, где его, умирающего, нашел позже Пиктор, уже после ухода уркку. Он ужасно страдал всю ночь и, к счастью для себя, на рассвете умер.

Прочие потери составили пятеро лесных голубей и заяц, которого уркку спугнули, когда возвращались через поле. Наконец они ушли, оставив лес после своего грубого вторжения изнасилованным и оскверненным. Долгие дни животные не смогут забыть о нашествии: запахи не выветривались, и в воздухе, казалось, висела смерть; нельзя было не наткнуться на растоптанный подлесок или на следы уркку вроде красных гильз, все еще пахнущих порохом, или клочки бумаги, или остатки белых палочек, которые они используют для рта. Иногда попадались разбросанные перья подстреленной птицы или пучки коричневой шерсти кролика — немые свидетельства страданий их владельцев. Животные, испуганные и нервные, прятались в тенях, скрывались в норах или взлетали при малейшем шуме.

После того, как строй людей в неярком свете послеобеденного солнца прошагал обратно по полю, мысли Брока обратились к детенышу-уркку; трудно было поверить, что ребенок принадлежит к той же расе. Печальный и утомленный, Брок отправился по проходу внутрь и нашел младенца неистово кричащим и размахивающим ручками.

— Это из-за шума, — сказала Тара. — Я не смогла его успокоить. Тебе его было слышно?

— Нет, — тихо ответил Брок. — Нет, не было слышно.

— Плохо было? — спросила Тара, вставая и подходя к нему. Она потерлась с ним носами, а потом прижалась головой к его шее, пытаясь утешить его.

— Да, — прошептал Брок, — оно всегда плохо и, похоже, становится все хуже. И что мы можем поделать? Ничего, Тара, абсолютно ничего. — Он лег на земляной пол, привалился к стене спиной и уснул. Тара какое-то время поглядела, как он то и дело ворочается, а потом отправилась обратно к ребенку, который теперь, с уходом уркку, успокоился. Скоро в камере снова настала тишина.

Снаружи небо заволокло облаками, и стало теплеть. К концу дня начался дождь, и алый потек на снегу, оставленный молодым петушком, медленно расплывался, пока наконец не исчез с последним снегом.

ГЛАВА VI

Времена года сменяли друг друга, и младенец вырос в мальчугана. Они назвали его Набом, что означало «друг» на языке Древних, и он стал таким же, как другие лесные животные. Он инстинктивно воспринимал радости и печали, грусть и красоту каждого из сезонов; два сезона покоя: жестокая зима, время выживания, когда слабый падает и сильный слабеет, а ледяные ветра секут леса, и ласковое лето, время лени и изобилия, вялая дневная дрема в душистой зеленой тени под папоротниками. И связующие зиму с летом, постепенно преображающие одно в другое два сезона перемен: весна, с ее атмосферой возбуждения и предчувствий, полная магии рождения, когда деревья выпускают свежие нежные почки и земля укрывается цветочным великолепием — коврами синего, и желтого, и розового, и белого поверх лесной подстилки; и осень, любимое, наверное, время Наба, когда лес окрашивается золотом, и воздух полон падающих листьев, и стоит неизменный запах древесного дымка и сырость от перегнивающих растений; и надо всем царит чувство острой и прекрасной грусти, такой изысканной, что у Наба становится больно на сердце, когда он смотрит на бурые листья, медленно скользящие с ветром вниз, к земле.

Когда мальчику исполнилось три года, Брок с Тарой построили для него жилище в рододендроновой чаще, слева от Старого Бука, потому что он стал слишком велик для логова. Густые блестящие листья образовали большой водонепроницаемый полог над просторным открытым участком в зарослях, и когда барсуки проредили несколько проходивших посредине ветвей, образовалось более чем достаточно места для мальчишки. Кроме всего прочего, жилье было хорошо спрятано: листья и ветви росли так густо, что увидеть что-то сквозь них извне было невозможно — хотя внутри хватало мест, откуда сам Наб мог выглядывать наружу. Вход в его дом располагался с тыльной стороны зарослей, и в него можно было проникнуть только ползком.