Странствия и приключения Никодима Старшего

— Они в лес пошли, да не одни, а с двумя господами.

— С какими господами?

— Одних-то я знаю, а других не могу знать.

— Ну, хорошо. Я скоро вернусь.

И Никодим зашагал к лесу. Вид его был печален и неблестящ; он уже неделю не менял белья, оставался, почти не раздеваясь, все в том же платье, в котором поехал шесть дней назад в монастырь; столько же дней не брился.

В голове у него мелькали отрывки из писем Ираклия и неизвестного. Ему по временам вдруг казалось, что он знает, кто автор записки, найденной им в дневнике матери, и, следовательно, тот самый неизвестный аноним, которого Лобачев не нашел возможным раскрыть. А кто Ираклий, даже в малейшей степени не поддавалось определению…

— Спросить разве Ерофеича об Ираклии, не знает ли он? — подумал было Никодим, но тут же услышал поблизости от себя за деревьями громкий говор в несколько голосов и веселый смех. Среди других голосов он узнал голос Валентина.

Никодим пошел на них прямо, лесом, продираясь через молодой ельник и пахучие кусты черной смородины. Миновав глубокую канаву, он сквозь сеть полуоголенных сучьев увидел на прогалине три человеческие фигуры: Валентина, Уокера и третьего человека, ему неизвестного.

Валентин сидел на скамье, держа между ног ружье. Он был возбужден и весел, и, видимо, разговор велся главным образом им. Уокер и неизвестный ограничивались более краткими восклицаниями. Они стояли перед Валентином. Все трое были одеты в охотничьи костюмы.

Никодим подошел. Они обернулись. Никодим молча подал Валентину руку, молча поклонился Уокеру (ему он руки подавать не хотел), а по отношению к третьему ограничился тем, что поглядел на него.

Валентин понял, что третий незнаком с Никодимом, и представил его: "Господин Певцов".

Череп господина Певцова был украшен копной волос ярко-огненного цвета, росших густо и могуче; борода и усы у него были тоже рыжие, и даже брови и ресницы такие же. Но это был не тот обыкновенный рыжий волос, который чем ярче, тем жестче и грубее, напротив, он был мягок, нежен, волнист. Сам Певцов был преисполнен изящества, но изящество это было совершенно животным, не походя нисколько на человеческое. Никодиму он решительно не понравился.

Против обыкновения с Валентином не было его собаки.

— А где же Трубадур? — спросил Никодим, заметив это.

— Ах, да, где же? — удивился сам Валентин, но, припомнив что-то, пояснил: — Его не могли отыскать сегодня.

— Валентин, скажи мне, кто такой господин Мейстерзингер? — спросил Никодим. Валентин поглядел с удивлением.

— Я не знаю господина Мейстерзингера, — ответил он.

— А я знаю, — заявил Никодим, — и господин Уокер тоже знает его. Господин Уокер, объясните нам, пожалуйста?

— Извините, вы ошибаетесь. Я не знаю господина Мейстерзингера, — сказал Уокер; в голосе его было заметно дрожание.

— Мейстерзингер — он же господин Певцов, — пояснил Никодим.

Господин Певцов рассмеялся.

— Если сделать очень вольный перевод, пожалуй, будет и так, — подтвердил он.

— Да, конечно, если сделать вольный перевод, — согласился Никодим и добавил: — Это не более чем шутка. Я люблю пошутить.

— Ты болен, Никодим? — спросил его Валентин, заметив у него пятна под глазами.

— Я здоров. Ничего! — ответил Никодим.

— Нам пора идти. Идем, господа, — вмешался Уокер."

— Сэр Арчибальд, мне нужно с вами переговорить, — заявил Никодим, очень подчеркнув слово "нужно".

— Пожалуйста, я к вашим услугам, — надменно ответил Уокер, слегка поднимая свою голову, и, обратившись к своим спутникам, сказал им: — Я догоню вас через пять минут.

Валентин и Певцов пошли в одну сторону, Никодим и Уокер — в другую. Когда они скрылись друг у друга из виду, Никодим спросил Уокера:

— Отчего так много лживых людей я встречаю за последнее время?

Уокер поглядел на Никодима сверху вниз: он не понял, что Никодиму нужно.

— Господин Уокер, — продолжал Никодим, — справедлива ли моя догадка, что Певцов и Мейстерзингер — одно и то же лицо?

Уокер молчал.

— Господин Уокер, — сказал Никодим уже гораздо тверже, — умеете ли вы писать по-русски?

— Что за вопрос? Конечно, умею.

— Нет, господин Уокер, вы не умеете писать по-русски.

— Дерзости вашей не понимаю, или вы не в своем уме? Может быть, вы желаете, чтобы я вам доказал свое умение?

— Да, хочу.

— Но я-то не вижу в этом смысла.

— Господин Уокер, — начал Никодим совсем другим голосом — мягким и волнующимся, — неужели вы откажете мне в этом даже тогда, когда от нескольких слов, написанных вами по-русски, будет зависеть почти все в моей жизни…

— Если вы так уверяете… — лениво произнес Уокер. — Что же, вам сейчас это необходимо? — спросил он.

— Да, сейчас…

— Видите ли, — ответил Уокер тихо и раздумчиво, но не глядя на Никодима, — мне кажется, что в вашей просьбе кроется тайный умысел. Я не люблю этого. Если вам что нужно, говорите прямо. Я устал от всяких ухищрений в жизни.

— Правда, я могу получить от вас, что мне нужно, и другим путем, — решил Никодим. — Видите ли, Феоктист Селиверстович Лобачев показал мне несколько писем: одни из них были подписаны именем "Ираклий", а под другими стоял только знак — так вот вторые-то, со знаком, не вами ли были написаны?