Странствия с моим гуру

Кальян полицейского давно погас. Когда он свесил голову и сильно потянул из мундштука, в медном сосуде фильтра забулькала вода, но на опухших губах он не ощутил ничего, кроме капли жгучего табачного сока. Ему даже лень было сплюнуть. Двумя пальцами правой руки Ананд Хан снял стекавшую слюну и вытер пальцы о ствол дерева.

— Можно и бегать, но добьешься не больше, чем пес, щелкающий зубами, когда он старается схватить кончик собственного хвоста… А можно лежать и всю деревню иметь перед глазами, — вполголоса рассуждал полицейский. Со своего места он видел оба конца дороги, слышал голоса прачек, бивших мокрое белье о колодезный сруб. До него доносился звук ворота и удвоенный эхом смех девушки, перегнувшейся через край колодца.

Под растрескавшейся стеной дома, подогнув ноги, улегся верблюд. С его длинной шеи свисали лохмотья шерсти. Временами по раздутому брюху пробегала судорога, и верблюд нехотя жевал корм, прикрыв веки, по которым ползали рои мух.

— Он мудр, не стоит их прогонять, — подумал полицейский, — сразу же сядут новые…

В скудной тени под кустами клохча бродили тощие куры. Они не обращали внимания на костлявых кузнечиков, которые, треща красными крыльями, срывались с места и исчезали среди засохших стеблей, превращаясь в отломленные веточки. Далеко за домами надрывно кричал впряженный в привод осел с завязанными тряпкой глазами.

— Все спокойно, ничего не случилось, — с облегчением вздохнул полицейский, укладываясь поудобнее на другой бок. Упавшая толстая тростниковая палка с кожаной петлей перевернула его длинную трубку. Зашипел раскаленный пепел, и из медного сосуда полилась вода.

К образовавшейся луже рысью бросились куры. Со злорадной усмешкой полицейский наблюдал, как они пытались напиться и, почувствовав противный вкус табачного настоя, с отвращением отряхивали клювы. Из-за домов вышли два худых сгорбленных крестьянина. На головах у них были свертки с пресными лепешками, в руках топоры. Дхоти высоко подвернуты, совершенно черные от загара ноги еле передвигались.

— Не вернутся до самой ночи, — произнес про себя полицейский, — взяли с собой ужин.

Ананд Хан выждал, пока они подошли ближе, и поманил их рукой.

— Куда идете, соседи?

Высокий крестьянин перестал жевать и выплюнул красный сок бетеля.

— Нарубить дров, — проговорил он, растягивая слова.

Второй молчал, рассеянно смотрел на лежавшего полицейского и потирал ногой о ногу, сгоняя мух, садившихся на царапины от колючек.

— Сейчас? В такую жару? — удивился полицейский.

— Мы тоже не хотели, но нас нанял бабу Прем Лал. Он говорил, что ему это нужно срочно…

— И что он хорошо нам заплатит, — подтвердил второй крестьянин, с торчащими усиками в уголках губ. Он присел на пятки и принялся чистить трубку.

— Сколько?

— По пяти рупий…

Полицейский даже присвистнул от удивления.

— Обещать можно много… А у него-то хоть есть такие деньги?

— Есть. Он показывал, — сказал крестьянин, опираясь на длинную рукоятку блестящего топора.

— Должно быть, он нашел клад или получил наследство от банкира… Что он, будет строиться?

— Нет, ему нужно для погребального костра. В такой просьбе нельзя отказать.

— У него кто-нибудь умер?

— Нет.

— Так, может быть, кто-нибудь собирается?..

— Наверное, нет, потому что он не запрягал волов, а идет с нами пешком… Мы не будем свозить деревья к пруду. Он покажет нам в джунглях, где нужно сложить костер.

— А где это должно быть?

— Мы не знаем. О, вот как раз он идет, пусть бабуджи сам его спросит…

По дороге шел седобородый арендатор. Рубаха его Сняла выпущена поверх помятых штанов, узких и разрешимых над щиколоткой, на ногах никогда не чищенные туфли с задранными носами, такие большие, что при каждом шаге спадали с пяток. В его левой руке на ремне колыхался довольно большой медный сосуд, прикрытый листьями и обмотанный рафией.

— Намасте джи, — приветствовал старика полицейский.

— Намасте, — важно ответил тот, окинув собравшихся взглядом больших черных глаз с воспаленными веками.

— Что у тебя там хорошего? — полицейский ткнул пальцем в полированный сосуд, сиявший на солнце.

— Топленое масло…

Явно растерявшийся полицейский с минуту ничего не мог ответить. Осел в упряжке в это время перестал кричать, и наступившую тишину нарушал лишь стрекот кузнечиков и клохтанье измученных жарой кур.

— Чье тело вы собираетесь сжигать?

— Не знаю.

— Как не знаешь, если ты заказывал костер?

— Так я не знаю его имени.

— А откуда же тебе, бабу, пришло в голову, что там вас ждет тело? Ты видел его?

— Нет, — задумчиво ответил Прем Лал, — но он там…

— Где?

— В джунглях, около святыни Ханумана.

— Кто тебе об этом сказал?

— Никто.

Снова наступила звенящая тишина. Вдали показались четыре женщины в темно-вишневых сари, с круглыми глиняными кувшинами на головах. Они шли легким шагом и держались очень прямо. По их голосам уже можно было разобрать, что говорят они о празднике бога Рау, который хотел остановить Солнце в его повседневном беге, но только наклонил его.

— Все это не имеет смысла, — наконец произнес полицейский. — Стоит ли вам тащиться в такую жару и так далеко, чтобы убедиться, что там ничего нет…