Странствия Шута

Шут заговорил. Это была история женщины, твердо стоящей на земле и знающей свою выгоду. Вначале она сообщила, что мы с ней старые друзья.

– Я догадалась, – сказала Малта. – С первого взгляда на принца Фитца Чивэла у меня возникло чувство, будто я его уже где-то видела. – И она улыбнулась мне, словно в ее словах была скрыта понятная только нам двоим шутка.

Я ничего не понял, но улыбнулся в ответ.

Янтарь вела рассказ, танцуя вокруг правды. По ее словам, она вернулась в Баккип и стала жить на широкую ногу на деньги, которые переправляла ей Йек. Пожалуй, на слишком широкую. Бренди лился рекой – тут она отпила бренди из Песчаных пределов, – и ни карты, ни кости, ни кегли не благоволили ей. Спустив на ветер все состояние, Янтарь решила вернуться на родину, чтобы повидать родных и друзей. Но там ее поджидали давние враги. Они захватили дом ее предков и взяли в плен семью. Они пленили и пытали ее. Ослепление – не самое страшное из того, что с ней сделали. Потом она смогла бежать. Она бежала к тому, кто отомстит за нее и поможет освободить тех, кто остался в плену. К Фитцу Чивэлу Видящему, столь же сведущему в науке убивать, как и в искусстве исцелять.

История заворожила всех, даже Ланта. Я запоздало догадался, что он до сих пор мало что знал о Шуте и потому ловил каждое слово этой перекроенной на новый лад правды. Фрон таращился на меня с юношеским восхищением. Рэйн слушал, поставив локоть на стол, опираясь подбородком на ладонь и прикрыв пальцами рот. Я не догадывался, о чем он думает, но Малта кивала словам Янтарь и без возражений принимала все, что та говорила обо мне. Я старался не выдать своих чувств, однако в душе отчаянно желал, чтобы Янтарь расхваливала меня не столь вычурным образом.

Поэтому, когда Шут прервался, чтобы снова отпить бренди, слова Малты застали меня врасплох:

– Есть и другие дети, – сказала она, глядя мне в глаза. – Их немного. В Кельсингре редко рождаются дети и еще реже остаются в живых. Если бы вы сумели помочь им так, как помогли Фрону, мы бы почти все на свете…

– Малта, он же гость… – с упреком перебил ее муж, но Малта продолжала, не дав ему договорить:

– Эти дети мучаются день за днем, а с ними страдают их родители. Разве я могу не попросить о помощи?

– Понимаю, – быстро сказал я, опередив Шута. – Но не могу ничего обещать. То, что Янтарь назвала исцелением, на самом деле… я как бы подправляю что-то, чтобы встало на место, чтобы работало, как нужно. Может быть, это не навсегда. Может быть, я не смогу помочь другим детям.

– Мы хотели бы… – начала Янтарь.

Но я грубо перебил ее:

– Нам ничего не нужно в обмен на помощь детям. Детские жизни – не предмет для торга.

– Мы хотели бы, – невозмутимо продолжала Янтарь, – отложить переговоры о сделках и наших потребностях до тех пор, пока Фитц Чивэл не сделает все, что сумеет, чтобы помочь детям. – Она повернула голову и обратила на меня невидящий взгляд. – Тут и говорить не о чем.

Однако этими словами она напомнила Малте и Рэйну, что мы можем и передумать. Я, как мог, старался смотреть, а не таращиться на Малту. Она медленно кивнула и переглянулась с мужем. Смысл этого обмена взглядами остался для меня загадкой. Фрон все еще ел.

Я рассеянно предупредил его:

– Не налегай. Дай телу время привыкнуть, что ты теперь будешь есть больше.

Он остановился, не донеся вилку до рта.

– Я так давно не ел досыта, – объяснил он.

Я кивнул:

– Но как бы ты ни изголодался, твой желудок сразу многого не выдержит.

– Это правда. Поверь, я знаю, о чем говорю, – печально добавила Янтарь.

Я посмотрел на Малту и Рэйна, спохватившись, что говорил с их сыном, будто с собственным. Малта смотрела на меня с мольбой. Рэйн прятал глаза, словно стыдился выдать надежду.

Я не хотел вмешиваться, но предложил помощь. Я ведь знал, что это такое, когда с твоим ребенком что-то до ужаса неправильно. Я знал, как это больно. Родители готовы на все, лишь бы помочь беде.

– Не знаю, смогу ли я помочь всем. Может быть, вообще никому не смогу. Но я готов попытаться, – сказал я, постаравшись подавить дрожь в голосе.

Это была не просто неуверенность. Я знал, и это знание пугало, что Сила внутри меня течет каким-то непривычным образом. Может, дело в самой Силе? Может, здесь, в Кельсингре, она какая-то другая, более крепкая, густая, что ли… Или дело во мне? Что, если преграды между мной и Силой рушатся? Я коснулся Фрона, мальчика, которого видел впервые в жизни, и исцелил его с такой легкостью, с какой это мог только Олух. Нет. Не исцелил, напомнил я себе. Исправил, подогнал в нем одно к другому. Хотя раньше не имел понятия, каким образом должно быть устроено тело юного Элдерлинга. Я вдруг пожалел, что согласился помочь. А вдруг я в следующий раз вместо того, чтобы исправить, только сломаю что-нибудь? И что будет с нами, если Фрон рухнет, задыхаясь, к моим ногам и умрет?

– Я так и не закончила свой рассказ, – мягко нарушила молчание Янтарь.

Я прямо-таки неприлично вытаращился на нее. Шут никогда не рассказывал ничего по доброй воле. Неужели Янтарь и правда другой человек?