Странствия Шута

— Я знала, что он будет жить, если так предначертано. И он знал. Поэтому мы не вмешивались, — сказала Двалия своим людям и по-доброму улыбнулась, как и всякий раз, когда смотрела на меня. Она была рада, что я не умерла, но еще больше рада, как мне показалось, что не помогла мне выжить.

Этим утром мы разбили лагерь дальше от дороги. Туманный мальчик споткнулся, слезая с саней. Потом он прислонился к ним и долго стоял так с опущенной головой. Двалия нахмурилась, но как только поняла, что я вижу ее выражение лица, придала ему по-матерински сочувствующий вид.

— Идем, Винделиар, это было не сложно, так ведь? Мы облегчили твою работу насколько могли, но путешествие вне дороги займет слишком много времени. Ты должен быть сильным и непреклонным. Мы должны вернуться на корабль как можно быстрее, пока то, что ты сделал, не ослабнет и не исчезнет. Идем, я посмотрю, можем ли мы достать тебе немного мяса сегодня.

Он кивнул так, будто его голова была камнем на тростинке. Она со вздохом протянула руку, и он взялся за нее. Она провела его туда, где остальные разводили костер, и распорядилась, чтобы ему дали мех, на который можно сесть. В этот раз он ничего не делал, только сидел у костра и рано ушел спать.

Шун и я теперь спали ближе друг к другу, чем когда-либо. Я все еще была слишком слаба, чтобы бодрствовать подолгу, но видела, что она съела совсем мало коричневого снотворного супа. Она делала вид, что спала, обхватив меня рукой, будто боялась, что они отнимут меня у нее.

Я проснулась незадолго до сумерек с ужасным зудом. Я почесалась, но это не сильно помогло. Когда остальные засобирались, а мы сидели у костра, Шун посмотрела на меня и вздрогнула.

— Что с тобой? — резко спросила она.

— Не знаю! — воскликнула я и, все еще слабая от болезни, заплакала. Шун вздохнула над моей бесполезностью, но ко мне быстро подошла Двалия.

— Глупенький, — сказала Двалия, — ты сбросил свою старую кожу, вот и все. Ты сделал шаг на своем пути. Дай мне посмотреть на тебя!

Она схватила меня за рукав и притянула ближе к огню, подняла рукава моего мехового пальто, а затем рубашки. У нее были аккуратные круглые ногти. Как ни в чем не бывало, она поскребла мою руку и смахнула остатки свисающей кожи. Она наклонилась, чтобы ближе посмотреть на мою новую кожу.

— Так не должно быть! — воскликнула она и сразу закрыла рот рукой.

— Что не должно? — взволнованно спросила я.

— Дорогой? Я не расслышала. Тебя что-то беспокоит?

Ее голос был теплым и заботливым.

— Ты сказала, что что-то пошло не так. Что?

Она сдвинула брови, голос излучал лишь теплоту.

— Правда, дорогой? Я ничего не сказала. Ты думаешь, что-то не так?

Я посмотрела на участок кожи, который она очистила ногтями.

— Я становлюсь белым. Как мертвец.

Я чуть не сказала «как посланник». Я крепко сжала губы и постаралась не заплакать. Я сказала слишком много. Не так-то хорошо у меня выходило казаться младше и глупее, чем на самом деле.

— Ему снились сны, когда он менялся? — спросил тонкогубый лурик, и Двалия бросила на него резкий, как пощечина, взгляд. Он опустил голову, и я увидела, как он быстро и беспокойно вздохнул. Алария, сидевшая рядом с ним, отстранилась.

Они все смотрели на меня и ждали - что я отвечу. Даже Двалия.

— Не снились, — тихо ответила я и увидела ее недоуменный взгляд. — Не снилось ничего толкового, — исправилась я. — Глупые сны.

Я надеялась, это звучало по-детски. Я тихо вздохнула и села на бревно, служившее нам лавкой. Одесса подошла и села рядом.

Какое-то время я слушала, как трещал костер. Никто ничего не говорил, но я почти чувствовала, как они хотели, чтобы я продолжила. Я не стала. Двалия издала тихий гортанный звук и отошла от огня. Внезапно я поняла, что устала. Я прижала локти к коленям, закрыла лицо руками и смотрела в темноту. Если бы Ревел пришел, забрал меня и отнес туда, где тепло... Но Ревел был мертв.

Я подумала о своем отце. Волновало ли его, что меня украли? Пришел бы он за мной?

Я здесь, — сказал Волк-Отец, — я никогда не оставлял тебя.

Мой другой отец.

Мы едины.

— Шайсим?

Мне было нехорошо. Я медленно подняла голову. Двалия присела передо мной, я молчала.

— Смотри, что у меня есть для тебя, Шайсим.

Она протянула мне что-то прямоугольное, замотанное в яркую ткань. Я посмотрела на нее с непониманием. Она развернула ткань, и внутри оказались страницы из толстой кремовой бумаги. Это была книга, не такая, какие приносил мне отец, а обшитая богатым материалом. Мне очень захотелось ее потрогать.

Опасность, — предупредил Волк-Отец. Я замерла.

— И вот.

Похоже на перо, но из серебра.

— У меня еще есть чернила, синие, как небеса.

Она подождала.

— Ты не хочешь попробовать?

Я пыталась вернуть своему голосу детскость.

— Как попробовать? Что с ними делают?

На ее лице проступила тревога.

— Пером пишут на бумаге. Записывают сны. Твои важные сны.

— Я не умею писать.

— Ты не…

Она не закончила фразу и улыбнулась самой теплой из своих улыбок.

— Неважно, Шайсим. Когда мы вернемся в Клеррес, тебя научат. А пока ты можешь рассказывать о своих снах мне, и я запишу.