Странствия убийцы

Я снова оглядел их. Чейд стоял, лицо его было совершенно неподвижным. На всех лицах были потрясение, жалость и разочарование, причиной которых был я. Отчаяние и лихорадка трясли меня.

– Простите, – слабо пробормотал я. – Я никогда не был тем, кем вы меня считали. Никогда.

Молчание наполняло комнату. Тихо потрескивал огонь.

Я спрятал лицо в подушку и закрыл глаза. А потом произнес то, что был вынужден сказать:

– Но я пойду и найду Верити. И я приведу его к вам. Не потому, что я тот, кем вы меня считали, – добавил я, медленно подняв голову. Я видел надежду, блеснувшую в глазах Чейда. – Просто у меня нет выбора. У меня никогда не было выбора.

– Ты считаешь, что Верити жив? – В голосе Кетриккен была жадная надежда. Она налетела на меня, как океанский шторм.

Я кивнул:

– Да, я верю, что он жив. Я чувствую его.

Ее лицо было так близко и казалось таким огромным… Я моргнул, но так и не смог сфокусировать взгляд.

– Тогда почему он не вернулся? Он заблудился? Ранен? Или совершенно не думает о тех, кого оставил здесь? – Ее вопросы барабанили по мне, как град мелких камешков, один за другим.

– Мне кажется… – начал я, но не смог. Не смог думать, не смог говорить.

Я закрыл глаза. Все долго молчали. Ночной Волк заскулил, потом утробно заворчал.

– Может быть, нам лучше уйти ненадолго, – неуверенно предложила Старлинг. – Фитц не готов сейчас к этому разговору.

– Ты можешь идти, – торжественно сказал ей шут. – Я, к несчастью, все еще живу здесь.

Идем охотиться. Время идти на охоту. Я смотрю туда, откуда мы пришли, но Лишенный Запаха перекрыл этот путь, затянул дырку новым куском оленьей кожи. Дверь. Часть нас знает, что это дверь, и мы подходим к ней, тихонько скулим и толкаем ее носом. Приходит Лишенный Запаха. Он ступает легко и осторожно. Он вытягивается, хватает дверь бледной лапой и открывает ее для нас. Я выскальзываю обратно, в холодный ночной мир. Приятно снова поразмять мышцы, и я бегу от боли, душной хижины и тела, которое не работает, в это дикое тело из плоти и шерсти. Ночь глотает нас, и мы охотимся.

Это была другая ночь и другое время, до или после, я не знаю, мои дни неотличимы друг от друга. Кто-то снял теплый компресс с моего лба и заменил его холодным.

– Прости, шут, – сказал я.

– Тридцать два, – промолвил усталый голос. – Пей, – добавил он мягче.

Холодные руки коснулись моего лица. Чашка с какой-то жидкостью оказалась у моих губ. Я попытался попить. Чай из ивовой коры. Я с отвращением отвернулся. Шут вытер мне рот и сел на пол рядом с моей кроватью. Он поднес к свету свиток и начал читать. Была глубокая ночь. Я закрыл глаза и попытался снова найти сон. Но мне попадались только вещи, которые я сделал неправильно, и доверие, которое я не оправдал.

– Прости меня, – сказал я.

– Тридцать три, – не поднимая глаз, отозвался шут.

– Что тридцать три?

Он удивленно посмотрел на меня:

– О, ты действительно проснулся и даже разговариваешь!

– Конечно. Что тридцать три?

– Тридцать три «прости». К разным людям, но большая часть ко мне. Семнадцать раз ты звал Баррича. Боюсь, я потерял счет твоим призывам к Молли. И наконец, шестьдесят два раза «Я иду, Верити!».

– Я, наверное, довел тебя до безумия. Прости.

– Тридцать четыре. Нет. Ты просто бредил, немного монотонно. Это лихорадка, я полагаю.

Шут вернулся к чтению.

– Я так устал лежать на животе, – пожаловался я.

– У тебя всегда остается спина, – посоветовал шут и увидел, как я содрогнулся. Потом: – Хочешь, чтобы я помог тебе лечь на бок?

– Нет. Будет только больнее.

– Скажи, если передумаешь. – Он снова перевел взгляд на свой свиток.

– Чейд больше не приходил повидать меня? – спросил я.

Шут вздохнул и отложил пергамент.

– Никто не приходил. Пришла целительница и выругала нас всех за то, что мы взволновали тебя. Они оставили тебя в покое, пока она не вытащит стрелу. Это будет завтра. Кроме того, Чейд и королева многое должны обсудить. Известие о том, что вы с Верити живы, все изменило.

– В прежнее время они бы и меня включили в это обсуждение. – Я помолчал, зная, что утопаю в жалости к себе, но не в силах был остановиться. – Наверное, они мне больше не доверяют. И я не виню их. Все меня ненавидят. За тайны, которые я хранил. За то, что я столько раз терпел поражение.

– О, не все тебя ненавидят, – мягко упрекнул меня шут. – На самом деле только я.

Я впился глазами в его лицо. Его циничная улыбка немного успокоила меня.

– Тайны, – сказал он и вздохнул. – Когда-нибудь я напишу длинный философский трактат о секретах, которые можно хранить, а можно и раскрывать.

– У тебя есть еще бренди?

– Снова хочешь пить? Выпей немного чая из ивовой коры. – Теперь в его голосе была кислая любезность, сдобренная медом. – У меня его много, знаешь ли. Целые ведра, и все для тебя.

– Мне кажется, жар немного спал, – смиренно сказал я.

Он положил руку мне на лоб.

– Так оно и есть. Сейчас. Но я не уверен, что целительница будет довольна, если ты снова напьешься.

– Целительницы здесь нет.

Шут поднял светлые брови:

– Баррич бы так гордился тобой!