Рассуждая в частности о начальной и конечной причине каждого из существ, Сковорода учит, что «век подобен венцу: начало и конец заключается в одной точке, от зерна волос в зерно возвращается… Какое первоначальное основание тварей? — Ничто. Вечная воля, возжелав облечь свои совершенства в видимое явление, из ничего произвела все то, что существует мысленно и телесно. Эти хотения вечной воли оделись в мысленности, мысленности в виды, виды в вещественные образы. Назначено каждому существу, по образу вечного, поприще или вдруг явить свои силы, т. е. излияние невидимого во временной видимости и снова вступить в свое начало, т. е. в свое ничто. Край первый в крав последний есть едино, и это единое есть Бог. Все твари; вся природа суть приятелище, риза, орудие: все это обветшает, свиется, изменится; один дух Божий исполняющий вселенную, пребывает во веки. Богочеловек наш — венец наш: не умирает, но изменяется от смерти в живот, от тления в нетление. Умирают и умерли уже, им же Бог чрево их и слава в студе их. Грядет час и ныне есть, егда мертвые услышать глас Сына Божия, и услышавшие оживут. Аще убо и ныне есть час; то почто наутрие, да тысячу лет, на несколько веков и кругообращений планет откладываем жизнь, смерть, воскресение, суд, глас Сына Божия? Нося уже в себе неугасаемый огонь мучительных желаний и чувствований и неусыпаемый червь угрызений совести, можем ли сказать, что мы еще не осуждены, что глас Сына Божия еще не слышится в нас, что труба Божия еще не низвела в нам Судно страшного, праведного, судящего так, как бы он слышит наше сердце?»
Отвлеченные рассуждения Сковороды о существенном в мире и случайном внутреннем и внешнем, вечно пребывающем и кажущемся лежит в основе его этических взглядов. Все случайное, внешнее и кажущееся — плоть, тление, тень; существенное же, внутреннее есть вечное, Бог. В человеке отражение этого постоянно пребывающего, божественного есть его внутренний нетленный дух, который Сковорода называл иногда «Минервой». «Ибо, как Минерва, по баснословию, рождена из головы Юпитера, так наш дух происходит от Бога». «Так как, — замечает Коваленский, — Бог дает дарования духа не в одну меру, но различно, по различию отраслей всецелого, то людей, вступающих в состояние жизни не по врожденной способности, называл Сковорода людьми без Минервы. Таким образом, видя робкого военачальника, грабителя судью, хвастуна ритора и проч., он с досадой замечал: вот люди без Минервы! Взглянув однажды на изображение Екатерины II, сказал он с движением: вот голова с Минервой»! Истинный человек, т. е. живущей в нем дух или мысль, отражая в себе это вечно пребывающее, небесное, носит вместе с тем в себе и единственно возможную «меру» (критерий) познания Бога, или плана вселенной. Значит, познание есть единственный путь к соединению с вечной основой мира, есть единственная истинная цель, жизни. «Жизнь живет тогда, когда мысль наша, любя истину, любит выслеживать ее тропинки»; «животворить едва истина», и «не ошибся некий мудрец, положивши пределом между ученым и неученым границу мертвого и живого». «Бог от нас ни молитв, ни жертв не хочет принять, если мы не узнали Его», Познание, составляя таким образом цель жизни, есть в тоже время и единственно истинное счастье человека. Сковорода говорит, что «счастье состоит в том, чтобы, узнав настоящую в себе способность, но ней построить свою жизнь. Так многие ученые были бы, может быть, разносчиками, многие судьи — пахарями, военачальники — пастухами в т. д. Отсюда, — продолжает он, — происходит то, что одно и тоже состояние жизни одного ублажает, а другого окаянствует; одного царский венец преукрашает благословением, славой, бессмертием, а другого низвергает во тьму кромешную с проклятием его имени; одного учение возвысило до небес, а другого низвело до ада; одному судейство доставило имя благодетеля, а другому грабителя; одному начальство в похвалу и честь, а другому в хулу и повешение». В духе своей философии Сковорода настаивал на душевном спокойствии и внутреннем равновесии, как на необходимейшем условии счастья человеческого. Но познание же является и единственной основной добродетелью, обусловливающей собою все остальные добродетели. Впрочем, между добродетелью и счастьем, по Сковороде, как и по Сократу, нет существенной разницы, — это две точки зрения на один и тот же предмет.