Страшная Мария

Семка теперь был у отца в особой чести. С годами окончательно определилось, что старший и младший сыновья не удались. Степан, которому едва стукнуло тридцать, уже сильно облысел, обрюзг, лицо его ничего не выражало, кроме сытой тупости, взгляд был покорно-ленивым. Он ничем не интересовался, кроме мельницы, там сидел безвылазно и, кажется, пропитался мучным бусом насквозь. Младший, Лешка, был еще подросток, но главное в нем определилось. В хозяйство он вовсе не хотел вникать, считался в семье вроде блаженного, помешался на стихах, складывал и бормотал их постоянно. Началось с того, что школьный учитель подметил, как мальчишка легко запоминает поэтическое слово, чу́ток к образной его силе. Он похвалил мальчишку, стал развивать в нем эту способность. Через три года учитель, питерский «бунтовщик», отбывавший в волостном селе ссылку, уехал. Но пристрастие к стихам у Лешки осталось навсегда. И так же навсегда обрел он отцовское неодобрение.

Зато Семка был парень хват. На язык бойкий, умом цепкий, оборотистый, предприимчивый. Хоть он на семь лет моложе Степана, но давно уже опередил его умом. Порой подсказывал такую коммерцию, что Матвею Борщову она и не снилась. По совету Семки, например, Матвей не стал увеличивать поголовье скота во дворе, а завел маслобойку, пимокатку, кожевню, поставил в тайге перегонку для производства пихтового масла и дегтя. Рабочих нанимал сезонных, по дешевке, из переселенческой голытьбы, которая рада была и сухому куску хлеба. Борщовский капитал резко увеличивался, а в Семке Матвей бесповоротно признал единственного преемника.

Наружностью парень тоже не подкачал. Невысокий, но статный, лицо приятной смуглоты, глаза ярко-карие, озорные, нос тонкий, с легкой горбинкой. А щеголеватые смоляные усы придавали Семке гусарски бравый вид.

Со сверстниками держался он надменно, ставил себя высоко. Он и теперь постарался прошагать мимо Марьки горделиво, вскинув голову. Но от этого Марька еще сильнее взорвалась смехом и, хотя понимала, что над несчастьем не потешаются, ничего не могла поделать с собой.

Семку Красавчика, как прозвали его в деревне, это уязвило. Он остановился, возмущенно повернулся к Марьке.

— Нашла потеху — не помри со смеху.

— Ой, впрямь помру! Ой, уезжай, ради бога, поскорей!..

Но Семен не торопился. Он держал под уздцы беспокойно пофыркивающего жеребчика, в упор смотрел на девушку. И выражение его глаз все время менялось. Сначала они были сердитыми, затем стали удивленными, словно разглядел он в Марьке что-то такое, чего никак не предполагал. Наконец, взгляд сделался оценивающим, беззастенчиво обшаривающим. Под этим взглядом Марька сразу притихла, смех как рукой сняло.

— Давненько я тебя не видывал. Экая ты выладилась!

Семен покрутил усы, подмигнул Марьке, сцепил дрожки с передней осью и уехал, не сказав ничего больше, но заронив в душу девушки какую-то непонятную тревогу.

Через день Семен вновь появился у ворот поскотины. Привез два мешка пшеницы, велел Марьке согнать свиней в загон на подкормку.

Марька удивилась. Летом свиней никогда не подкармливали, они довольствовались травой и разными кореньями на луговине, лишь глубокой осенью ставили их на откорм. И к тому же зерно привез не дед Петрован, а Семка. Да еще не на рабочей лошади, а на выездном жеребчике. И вырядился, будто на ярмарку ехал: рубаха шелковая, пояс с кистями, штаны суконные, сапоги хромовые.

— Хочу пересчитать, сколь голов в стаде, — объяснил Семка, заметив Марькино недоумение.

— А чего пересчитывать? Сколь есть, столько и будет. Ни разу ни одной вашей свиньи не потерялось, — с обидой сказала Марька.

— Ну-ну, губки не поджимай. Не к чему обижаться, деньги счет любят, а свиньи — те же деньги.

— Считай, дело хозяйское. Но свиней только раз подкорми — потом не рад будешь: все время возле загона станут кружить, пастись заленятся.

— Тогда ладно, обойдемся без подкормки. И так пересчитаю. — Семка привязал жеребчика к пряслу. — Пойдем, покажи, где стадо.

В полуденную жару свиньи, как обычно, отлеживались в сырой низинке под тальниковыми кустами. Низинка эта была под косогором невдалеке от землянухи. Семка без труда нашел бы дорогу туда и один. Марьке не хотелось идти с ним, она опасалась, как бы Семка не попытался облапить ее среди кустов. Но и отказаться не решалась — все же хозяин. Да, может, и на уме у него ничего такого нет…

— Я тогда верхом, — сказала Марька. — С коня-то лучше свиней среди кустов видать.

— Вот еще! — возразил Семка. — Ты верхом, так и мне что ли жеребца распрягать? Оставь свою кобылешку, пусть пасется.

Делать было нечего, Марька пошла с Семкой в надежде, что если он и задумал худое, так все же не посмеет кинуться на нее средь бела дня: проезжая дорога рядом.

Но Семка не нахальничал. Он долго считал и пересчитывал свиней, сбивался, начинал снова, сыпал шуточками, подкручивал усики, угощал Марьку леденцами. Нетрудно было догадаться, что свиньи мало интересовали его. Куда больше ему хотелось покрасоваться собой.

Два дня спустя Семка приехал опять. На этот раз привез на телеге осиновые колья. И сам был одет по-будничному.