Страшно ли мне?

Бросаю на них взгляд и бегу. Несусь, низко пригнувшись к земле. Только под ноги смотрю, чтобы не споткнуться. Иначе мне конец. Твержу себе, что в лесу меня ждет он и все братья. Мама. Отец. Еще немного. Еще совсем немного. Держись.

«Беги, беги», — подгоняю сама себя.

Добежав до леса, бросаюсь на землю и жду. Наблюдаю. В избушке никакого движения. Жду. Какого черта они медлят? Поднимаюсь, делаю глубокий вдох и бегу назад к дому. Я в бешенстве. Затыкаю уши, чтобы не слышать выстрелов. И немецкой брани.

«Смотрите, человек смог два раза остаться в живых».

И опять бегу назад к лесу. Теперь я не думаю, что меня там кто-то ждет. Теперь я хочу показать этим идиотам, что человек может не погибнуть и трижды.

Сижу и смотрю на эту радость. Радость от того, что мы остались живы. Все похлопывают меня по плечу. Эти мужчины. А мне хочется побыть одной, зажечь свечу. Побыть одной. Не испытывай судьбу. Не забывай, как хрупка эта жизнь. Моя, твоя. Жизнь. Закрываю глаза.

*

Едва от них ушел. Я их узнал, и они меня узнали. Все мы тогда, еще до войны, были министрантами. Эта война продолжается всю жизнь, ведь так? Мы действительно когда-то жили без этой бойни? Я вообще уже ничего другого не помню. Тут мне приснилось, что стою по колено в крови. Подумал, просто мочу ноги в нашем деревенском ручье. Но это был не ручей, а кровавый поток. А мама стояла на берегу и кричала:

«Куда тебя понесло, щенок! Вылезай немедленно!»

А я не мог пошевелиться. Не мог раскрыть рта. Не мог выдавить из себя ни звука. Пытался руками показать ей, что не могу. Но она продолжала кричать. А что я? Утону?

Было тихо. Я шел по узкой тропинке мимо пастбища. Я забыл о войне. Светило солнце, было так хорошо, что я даже начал насвистывать. Внезапно они возникли передо мной. Я остановился и смотрел на них. А они — на меня. Никто не выхватил оружие. Я забыл про пистолет. Вспомнил, как они морщили носы, когда мать принесла свою скудную корзинку в церковь, чтобы ее освятил священник. Я показал им язык и прыгнул в кусты.

«Ну, давайте! Поймайте меня!»

Мне было так весело, когда прыгал от куста к кусту.

«Вот же я! Ну, давайте!»

Они бросились за мной. Разбились на две группы.

«Ну, давайте! Слабаки, предатели!»

Я слушал их проклятия и от души забавлялся. Смотрел, как они целятся в кусты ежевики, но потом как-то надоело. Я вернулся на тропинку и потихоньку пошел вперед, словно ничего не случилось. Они меня еще ищут?

Встретил своих, им непонятно, с чего это я так веселюсь. Но, и правда, ко мне вернулась вся горечь тех унижений. И пасхальная корзинка матери. Вот. Чувство собственной беспомощности. Пугающее желание отомстить.

*

Возможно. Возможно. Правда, возможно.

Бросила бы все, ей-богу. Никогда мне еще не было так обидно. Куда моему отцу до их талантов. Наверное, и правда, уйду. Забыть? Не могу. Не хочу. И как такое забудешь!

Он написал: «Кровавые комиссары».

Анчка в ярости. Мара ушла в лес, чтобы никого не видеть. Кати, слава богу, нет, ее отправили на освобожденную территорию работать в партизанской школе. Этой зимой во время долгого перехода она отморозила пальцы на правой ноге, их пришлось ампутировать. С тех нор ей туго приходится. Не только в душе. Она действительно с трудом ходит, а пальцы, которых больше нет, все еще чувствует. Сколько раз по ночам я слышала, как она плачет. Потихоньку. Катя, держись!