Страшно ли мне?

Знал бы этот ребенок, что этот костюм был одолжен у шоферского друга, потому что форму, его единственную одежду, забрали в стирку.

Отец беспокойно пересаживается с места на место, раздраженно оглядывается. У него никогда не хватало терпения спокойно с нами посидеть и поговорить. Не представляю, почему он вообще захотел иметь детей.

«Пустая трата времени, эта ваша болтовня», — вечно он нам повторял.

«Вы поженитесь?» — вдруг он спрашивает со своей обычной резкостью.

Мы переглядываемся. Подхожу, беру его за руку. Мы оба молчим. Все замолкают. Не знаю, как надолго.

*

Работаем, пишем. Выезжаем на места. Мне дали машину с шофером, Тоне, потому что я без ноги. Мы с ним ездим по деревням Доленьской[14] и убеждаем людей, что Народный фронт — единственная реальная сила, и если мы победим на выборах, то станем самыми настоящими словенцами. Сильными и счастливыми. Время от времени мы с шофером подкрепляемся вином. Тоне мне нравится. Он выжил в Дахау. Выпив как следует, он закатывает рукава и показывает вытатуированный на руке номер. Так он в глазах людей, которых мы посещаем, перестает быть шофером и становится героем. До войны он возил известного люблянского пекаря, который после Освобождения уехал из страны.

«Что с ним стало?» — то и дело задается Тоне вопросом.

«А с моим графом?» — вторю я.

Мы ездим повсюду и пытаемся узнать, что случилось с нашими хозяевами. Где они? Живы ли? Теперь на автомобиле ездим мы с Тоне.

Недавно я попросил его заехать за мной ночью и отвезти к зданию тюрьмы. Он ни о чем меня не спрашивал. Понял все без слов. Даже обнять его захотелось. В тюрьме я пачкой сигарет подкупил охрану, чтобы меня пустили к нему. К учителю, который тогда так старался устроить меня в школу. Я его всегда помнил. Неужели он предатель? Верится с трудом. Но говорят, это так. Слишком много свидетелей, говорят. Некоторых я знаю и скорее поверю, что это они сделали, а не он. Охота на ведьм началась. Здесь, в нашей стране. Кто это остановит?

Учителя будят. Он смотрит на меня, и, думаю, не узнает. Вытаскиваю из-за пояса брюк три книги. В одну из них сунул клочок бумаги, на котором быстро нацарапал: «Спасибо за все».

Он держит книги в руках и разглядывает мое послание.

«Это ты? Живой? Как это ты про меня вспомнил?»

«Я не забывал», — отвечаю.

«Спасибо. Ты не представляешь, что для меня значит этот подарок».

Молчу.

«Где ты их нашел?»

Снова молчу. Не могу же сказать, что украл их из замковой библиотеки. Тем более не могу сказать, что в замке я теперь живу.

«Хожу в вечернюю гимназию, — рассказываю я. — Работы много, но все равно хочу закончить эту проклятую школу».

Он кивает и снова смотрит на книги. Прижимает их к груди.

«Держитесь», — почтительно прощаюсь. Предавал, не предавал.

«Присматривайте за ним, — говорю надзирателям. — Получите еще сигарет».

*

Бегу. Раз в неделю, если получается, мы встречаемся с Анчкой, Марой и Ольгой на той зеленой скамейке у пруда. Ольга уже хотела написать на ней, что скамейка забронирована для нас.

«Ты прямо настоящий капиталист», — ехидничает Мара.

«Уж одну-то скамейку мы заслужили. Когда ты в последний раз поела досыта!» — возмутилась Ольга.

Тороплюсь. Нас так загрузили работой, что с трудом можно найти час, чтобы встретиться с подругами.

«Эй, что это с тобой?» кто-то кричит мне вслед.

Пешеходы оборачиваются. Это Матия. Он в гневе. Лицо побагровело от крика.

«А что со мной такое?» — спрашиваю недовольно.

«Посмотри, в каком виде ты ходишь. Война закончилась, а ты все важничаешь», — не унимается он.

О чем это он? Я важничаю?

«Все еще носишь военную форму везде и всюду. Все и так знают, что ты была в партизанах. Ни к чему это демонстрировать».

У него не все дома. Точно.

«Иди домой и переоденься. Давай!»

Слезы так и брызнули из глаз.

«Послушай, мой дорогой Мазня. Мы с Анчкой спим на голом полу. Работаем без остановки, как сумасшедшие. У каждой по паре трусов и одна зубная щетка на двоих. И единственная одежда, которая у нас есть, — эта военная форма. Каждое воскресенье, если есть время, что бывает редко, мы, завернувшись в одеяла, стираем это старое обмундирование, все еще пахнущее кровью, страхом, смертью. Не говори мне ничего. Вы даже не позволяете нам быть женщинами. В войну мы смогли от этого отказаться добровольно». Поворачиваюсь и бегу дальше.

Сидят втроем на скамейке и задорно смеются. Ольга в своем репертуаре — передразнивает наших вождей.

«Если не укоротишь свой длинный язык, посадят».

Ясно, кого она передразнивает.

У Ольги деревянная нога. Ее парня убили в тюрьме, сразу после начала войны, с тех пор она никак не придет в себя. Она прекрасна в своей печали, а еще прекраснее в радости. И откуда у нее только силы берутся?

«Замуж выходишь?» — хором спрашивают они.

«Выхожу. В военной форме».

«С ума сошла?»

Пересказываю только что пережитую сцену.

«Девочки, пора кое-что предпринять», — говорит Мара решительно.

«Да, пора», — подхватывает и Анчка.

Через три дня мы с Анчкой поздно ночью возвращаемся в замок. Милан, который дежурит сегодня, вручает каждой по свертку. С нашими именами.

«Откуда это?» — спрашиваю его.