Читаем Страшно ли мне? полностью

Страшно ли мне?

Мимо монастыря, куда отец ходил за сливовицей «для раненых», подъезжаю к отцовскому разрушенному замку. И впервые замечаю, как красивы эти места. В них есть тайна, есть свет, есть печаль, Есть, что рассказать. И о далеком, и о близком.

Добираюсь до маминой родной деревни. Дом, который они строили сами, а, когда построили, пришлось бежать. В войну там итальянцы были на постое. Я не знаю, кто здесь сейчас живет. Дверь заперта.

Останавливаюсь в глухом лесу, в том месте, где была сформирована одна из партизанских бригад. Поросшая мхом скала, на которой маленькая, стыдливая красная звезда. Деревья безмолвны. И я склоняюсь в благоговейном молчании. Отдавая дань всем тем, кто здесь когда-то был. Больно. Не знаю, почему, собственно говоря, эта красная звезда должна чего-то стыдиться.

Вспоминается одна из наших поездок в Берлин. Задолго до нее сын в один год потерял всех своих кумиров. Сначала Тито, через несколько месяцев деда, а в конце года еще и Джона Леннона. Всю дорогу сын молчит, что совсем на него не похоже. Только где-то под Берлином заговаривает:

«Ты не понимаешь. Я еду из родной страны, где вдруг стало стыдно, что твой отец был народным героем, еду в Германию, где я могу с гордостью об этом сказать».

«Не преувеличивай», — говорю я и знаю, что он прав.

И вот здесь, у этой скалы, в лесу, в тишине, я вспоминаю, олимпийский стадион Сараево, когда я впервые там оказалась во время войны. Ходила между свежими могилами. Весь стадион — могилы. Смотрела на деревянные таблички с именами и датами рождения лежащих там людей. Ровесники моих детей. Только молодые, почти дети.

Слушаю безмолвие деревьев в этом темном лесу. Когда-то здесь тоже собрались почти дети. Сколько из них осталось в живых?

Надо еще добраться до отцовской деревни. На въезде всегда на минуту останавливаюсь. Каждый раз боюсь подойти и не увидеть на доме блестящей таблички с надписью, что в этом доме родился мой отец. Теперь здесь живут внуки его младшей сестры.

Табличка все еще сияет. Иду мимо козольца[29], по фруктовому саду к отцовскому ручью. Я знаю, что деда там не встречу. Но я все равно буду ждать.

Как я всегда ненавидела эту деревню под названием Богунеугодная. Еще ребенком задавалась вопросом, как можно жить в месте, само имя которого знак того, что Бог от него отвернулся. Недавно привезла сюда младшего сына, последний раз он здесь был еще ребенком, а потом никогда.

Он прошелся по деревне.

«Мама, я никогда ничего красивее не видел».

Смотрю на него и смотрю на деревню. Красота? «Почему мы сюда никогда не приезжали? Ведь здесь, как в какой-нибудь деревне в Колумбии, там, на берегу Тихого океана», — восклицает он.

От тяжелых историй ручья — назад в деревню. Не торопясь, к отцовскому дому. Почему вдруг деревня стала такой светлой? Таинственной. Полной надежд.

2012

Солнце. Корабль.

Внуки скачут по палубе. Скачут, кричат, слушают эхо. Девочка, что постарше, показывает младшему двоюродному братику дельфинов. Там, вдали. А мальчик на нее зачарованно смотрит.

«Еще сказку», — просит он.

«Это не сказка, это правда».

«Все равно, расскажи», — просит малыш.

Девочка уже бывала в Южной Америке и не хотела возвращаться домой.

«Знаешь, сколько бы у меня было друзей, если бы я осталась», — сказала она, сразу после возвращения, еще в аэропорту.

Смотрю, как дети, обнявшись, устроились в шезлонге, и девочка долго и обстоятельно что-то рассказывает мальчику. Признаюсь, немного подслушиваю. Слышно, правда, не все.

«Знаешь, когда-то папа нашего прадедушки уплыл на корабле далеко-далеко в Америку».

Она что-то шепчет дальше, мне опять не слышно. Малыш хлопает в ладоши.

«А ты сможешь позвать кита?» — спрашивает он.

Эта деревня под названием Богунеугодная. Деревня, похожая на Колумбию или Никарагуа, на Венесуэлу или Боливию. И бог весть, на что еще. На жизнь. На тайну, на что-то новое, на неизведанное. Та деревня, которую я так ненавидела. Всю жизнь.

И вот мы на корабле. Дети, их жены и мужья, сестра и ее друг. Брата тоже взяли с собой. Собаки наши, слава богу, не дожили. Мы плывем в Южную Америку, прямо в отцовские мечты. В то недосказанное, неоконченное. Никогда несбывшееся. Мы сказали, что будем искать следы нашего деда, прадеда, прапрадеда. Но знаем, что не будем. Мы уплываем прочь на корабле от всего удушающего, мрачного, от плясок на костях, от мести. От защиты. От оправданий.

«От кого, перед кем?» — все время спрашивала я себя. Мы покидаем прежнюю жизнь со всеми ее грехами. Чьими?

Наблюдаю за всей этой радостью здесь, на корабле, под солнцем, на ветру. Смотрю на малышей, зовущих кита, и на сестру, у нее слезы текут по щекам.

«Может, нам надо добраться до Патагонии. Говорят, там есть кладбище, на котором одни словенские могилы», — говорит она.