На днях Владислав Сурков побеседовал с либерально настроенными студентами и привел им несколько доводов против революции как таковой и потенциальной революции в современной России – таким образом он как бы подвел смысловые итоги Февраля 1917 года. Если сделать поправку (Февраль никто не готовил; революция свалилась на страну как снег на голову, и с рухнувшей властью просто нужно было что-то делать), то почти со всеми доводами я лично согласен. Да, в любую революцию вовлекаются прежде всего самые искренние и активные интеллектуалы, а плодами ее слишком часто пользуются негодяи. Так после великой мирной революции августа 1991-го бывшие комсомольцы начали учить нас безбрежному либерализму, а потом они же, пройдя
Почти все правильно и нужно бы поддержать. При этом внутри что-то неумолимо сопротивляется. Неужто непреодоленные интеллигентские комплексы дают о себе знать? Если мысль высказана человеком, облеченным властью, заранее хочется встать к ней в оппозицию? Нет. Наоборот, хочется, по словам Пастернака, «труда со всеми сообща и заодно с правопорядком». А не получается. И, видимо, вот почему. Во всех этих правильных мартовских тезисах не было ответа на один очень простой вопрос: а что власть сделала для ослабления соблазна революции? Для того чтобы сама идея – потрясать основы, да еще на иноземные деньги – могла прийти в голову только авантюристу, хулигану, сумасшедшему и дураку? Ведь революции иной раз происходят не потому, что их кто-то заказывает, а потому, что они уже не могут не случиться; та же августовская революция 1991-го была формой драматического очищения от мертвого прошлого, от разложившейся политической системы и тех, кто ее олицетворял. Были там деньги иностранных правительств? Не знаю, но знаю, что со своим союзным правительством говорить было тогда уже не о чем.
Что до нынешней ситуации, то сейчас выстроены заградительные отряды – на случай, если полыхнет; подведена законодательная база под охранительные репрессии, ежели понадобятся. Но содержательно? Но политически? Разве активному меньшинству оставлены открытые формы легального оппонирования сомнительным идеям и сопротивления опасным – с его точки зрения – тенденциям? Может быть, у нас на глазах не произошло измельчание и затаптывание информационного поля, причем даже тихого газетного ряда? Разве в уважаемом издании нельзя теперь прочесть на первой полосе «Партия реальных дел уверенно выигрывает выборы»? Или, может быть, крупных людей не отодвинули в глухую тень, а на поверхность не подняли комсомольцев новой формации вроде того же федерального комиссара «Наших» т. Якеменко, про которого ничего не скажешь, даже плохого – настолько он никакой? Это, что ли, пример лояльного политического деятеля? Спасибо. Про выборы – вообще отдельный разговор. Потому что голосование – наилучший способ выпускания излишнего политического пара и возможность достижения временного баланса сил. Но вся публичная сфера давно превратились в дешевый детский конструктор, которым играют взрослые дяди.
О последних региональных выборах можно написать двумя взаимоисключающими способами: панически и стоически. Смотря с какой точки зрения на происходящее посмотреть. С точки зрения демократических норм и процедур – или с точки зрения будущего. Попробуем зайти в проблему с обоих концов; так в музее разглядывают скульптуру, огибая ее со всех сторон, цокают языком, изумляются, создают эффект объема.
С точки зрения процедур (то есть собственно выборов) во многих местах мы имели полное безобразие, издевательскую пародию на состязательный процесс. Не только потому, что отменен порог явки, запрещен кандидат «против всех». Системное отстранение от участия в выборах неугодных партий – куда важнее. Об отстреле кандидатов в Дагестане умолчим; будем считать, что здесь просто перепутали траурные урны с урнами для голосования. Но Питер? Такого количества незастенчивых нарушений город не помнит давно. А Томск? Могу сослаться не на чужие репортажи, а на свои собственные наблюдения. По крайней мере до утра воскресенья 11 марта рекламные щиты «Единой России» не были убраны…