Страшные любовные истории

– Неужели ты не видишь, что даже лицо на тебе не твое? Посмотри на любую фреску или картину, ты его тут же найдешь. Тебе его дали только временно, на хранение, ненадолго поносить, как чужую шляпу, а потом оно отправится дальше. Точно так же обстоит дело и с твоим голосом и свистом. Оглянись, в конце концов, на свою тень, ту, что на стене, ту, что росла и жирела вместе с тобой. Придет день, когда ты уляжешься в нее последний раз, и она тебя переживет. И не безразлично, с какого огня ты кормишь эту тень. Тебе следует выбирать для нее пастбище. Подумай об этом, потому что я уже много раз советовал тебе – не надо доверять каждому огню. Я-то знаю, сын еще никогда не помогал отцу, но ты постоянно оказываешься третьим лишним. Пришло время убрать на место вывернутые карманы…

Потом он схватил со стола и протянул Анджелару его вилку.

– На, расчеши бороду, – сказал он вполголоса, но Анджелар отказался. Так что в этой непонятной мне полемике в качестве своеобразного аргумента на стол была выложена

вилка Анджелара.

– И твоя вилка, – продолжал, по-прежнему вполголоса, Василие, – первоначально не была четырехзубой, как сегодня. Первоначально она, так же как и все вещи и существа, имела только два отростка. Надеюсь, это ты признаешь? И лишь позже, в результате соединения двух таких двузубых вилок, возникла вот такая, четырехзубая. Каждый из ее зубов имеет особое значение. Видишь, вот этот первый зубец, назовем его угловой, – это тот, который создает, но не создан, то есть он представляет собой нечто вроде принципа или символа праотца. Второй зубец принадлежит тому, который создает, но который при этом создан и сам. Это Слово. Третий зубец создан, но сам ничего не создает, как, например, ты, сынок. Четвертый зубец, тоже угловой, принадлежит тому, кто не создан (как и первый) и сам тоже не создает. Он словно первый зубец в состоянии отдыха, так же как тот, кто в зависимости от желания может создавать, а может и не создавать. Он опять-таки принадлежит отцу как конец пути, который смыкается со своим началом.

Такое соединение двузубой и четырехзубой вилок, не можешь не согласиться, в разных цифровых системах современного мира выражается по-разному. Говоря кратко, два и два на Востоке дадут совсем не тот же результат, что в Европе. Разница, возможно, вытекает из того обстоятельства, что к понятию «два» в Китае пришли не тем же путем и не в то же время, когда в языках Европы формировалось двойственное число (как, например, в нашем), а в математике – понятие двоичности. Число два, самое важное из чисел, сводится, впрочем, к единичности, потому что оно просто отражает парную природу нашего глаза, так же как двузубая вилка двузуба только будучи вонзенной

в мясо, в то время как в руке, которая ее держит, она однозуба. Из единичности проистекает множественность. Ибо, будучи не в состоянии воспринять могучее содержание, которое передается ему Единичностью, дух (так же, как и наша пищеварительная система) измельчает его, крошит, пережевывает и превращает единичность во множественность для того, чтобы суметь принять ее и унести с собой кусок за куском.

– Вы просто хотите от меня избавиться! – воскликнул вдруг Анджелар, перебив Василия с таким волнением, которое никак не соответствовало ни смыслу, ни спокойному тону только что произнесенных слов. Было очень странно слышать его испуганный голос и видеть, как он беспокойно повернулся к Максиму, который продолжал жарить колбаски в белом вине.

– Ты знаешь, – спокойно продолжал Василие, – что мы тебя буквально из ничего подняли. Каждый носит собственную смерть во рту и может выплюнуть ее, когда захочет, однако то, за счет чего живем мы все, в том числе и ты, нельзя ставить под вопрос. И именно в этом все дело.

– Но ваша кровать предназначена для троих, – нервозно заговорил Анджелар. – Разве в ней не найдется места и для моего слова?

Он дрожал так, что его пальцы выбивали по столу дробь, и поминутно оглядывался то на меня, то на Максима, который у себя в окне брякал тарелками. Было очевидно, что с самого начала Анджелар почувствовал в этом разговоре какой-то особый, скрытый и опасный, для себя смысл, который мне стал ясен отнюдь не сразу.

– Сейчас все прояснится, – продолжал тем временем Василие. – Греческая, а позже и византийская системы, которые для обозначения чисел использовали буквы и которые целое тысячелетие применялись славянами, самым непосредственным образом включают в череду математических расколов и нас. Поэтому нам необходимо переливание памяти. Упомянутая система идеальна, ибо в силу использования не чисел, а букв лишь она дает два верных результата. Если произвести простейшее арифметическое действие, вычитание, с помощью арабских цифр: 441 – 20 = 421, то получится только один результат. То же самое действие, представленное греческими (или славянскими) буквами, обозначающими эти числа, всегда даст два решения. Первое совпадает с арабским:

О.У.М.А. (441) – К. (20) = Д. В. Д. (421)