Страшные немецкие сказки

Сказки братьев Гримм — Якоба (1785–1863) и Вильгельма (1786–1859) — вышли в трех томах в 1812, 1815 и 1822 гг. С этих дат и следует вести отсчет эпохи воссоздания старинной сказки. Раскритиковав «Кабинет фей» и псевдонародные сказки всех предыдущих авторов вплоть до однофамильца из Гейдельберга, братья с гордостью представили читателю свой вариант, полученный непосредственно от рассказчиков. Кое-где был сохранен диалект. Вильгельм осуществил легкую обработку текстов, нивелируя их под несколько условный народный стиль, но сделал это с большим тактом и вкусом, не затрагивая сюжета. Тексты эти признал подлинными даже такой опытный и строгий эксперт, как Пропп^[123].

Для позднейших изданий тексты были изменены с целью большей наглядности и выразительности, достигавшихся за счет развернутых описаний и усложнения синтаксиса. Ввиду глубоких познаний братьев в мифологии и лингвистике все добавления органично вписались в первоисточник, не исказив его смысла. Отдельные критики наподобие М. Люта упрекали Якоба и Вильгельма в «предательстве стиля настоящей сказки, когда они рассказывают о красных глазах и трясущейся голове ведьмы, о ее длинном носе, на котором водружены очки»^[124]. Люта прав: народная сказка говорит только о «гадкой старухе, старой ведьме», но в современных ей источниках отыщутся и красные глаза, и длинный нос, которые служат не менее оправданными — исторически и мифологически — атрибутами ведьмы, чем гнусность и старость. Гораздо опаснее для сказки в ее первозданном виде вставки психологических мотивировок, стихов и пословиц, высокопарных метафор, религиозной или социальной морали. К сожалению, братья этим увлекались. На содержании, впрочем, такие нововведения отразились слабо — при желании их можно отследить. К реставрации же утраченных фрагментов и слиянию нескольких вариантов в один авторы прибегали в исключительных случаях.

Романтики стремились к возрождению традиций именно немецкого народа. Братья Гримм — не исключение. И пусть они не всегда улавливали сходство немецких сказок со сказками славянскими, британскими, скандинавскими — для ученого это важно, но важно ли для сказочника и читателя? — зато колорит «волшебного мира», который, по выражению Вильгельма, «сохранился в нас, в наших родных лесах, подземных пещерах, в глубинах моря», они передали сполна. Тем не менее с титула «Сказок» братья убрали эпитет «немецкие», присутствующий в заглавиях всех их других книг^[125].

Выступали они и против тезиса о лжи, признавшись однажды, что не нашли ее в «преданиях и песнях народа». Признание было сделано в стиле мифологической школы с оговоркой о подлинности и чистоте «с точки зрения истинной поэзии», но ведь имелись в виду — шутка сказать! — свидетельства о привидениях, кобольдах, демонах, карликах, великанах, эльфах, русалках^[126].

Одну серьезную проблему братья не решили, и она стала причиной относительно низкой популярности первых выпусков их сказок. Первоначально книга готовилась под заглавием «Детские и домашние сказки», но потом авторы от него отказались. И не только потому, что слова «народный» и «детский» — синонимы, не только потому, что сказки «годятся как для стариков, так и для детей, и то, что детям пока непонятно, их душа пропускает до тех пор, пока не усвоит этого»^[127]. Не из-за непонятности родители, по словам самих авторов, не хотели давать в руки детям их книгу. Детские души ничего не пропускали, но были вещи, усвоить которые они не могли. Ужасные вещи. Дети боялись сказок братьев Гримм.

В предисловии ко второму тому Якоб и Вильгельм посетовали на излишнюю озабоченность родителей «некоторыми обстоятельствами или отношениями». Доказывая их неправоту, братья апеллировали к самой природе, которая «те или иные цветы и листья окрасила именно в этот подходящий цвет и придала им именно эту форму». Нельзя требовать, чтобы «все было перекроено и перекрашено». Наивный аргумент! Поскольку для взрослых сказка — несомненная ложь, ничего от природы в ее чудовищах нет: сплошные предрассудки и суеверия. Уже ближайший последователь братьев, Людвиг Бехшгайн (1801–1860), сделал сказки более «детскими» и на протяжении полувека успешно конкурировал со своими учителями.

А вот Э.Т.А. Гофман (1776–1822) и Вильгельм Гауф (1802–1827) не преподносили свои сказки как фантазии. Для них область демонических влияний, исподволь определяющих судьбы людей, была даже более реальной, чем жизненная проза. Не сказку считал Гауф фантастической, а саму жизнь, поэтому чудеса и повседневность у него тесно переплетены. Гофман же, по меткому замечанию Мелетинского, не отделял сказку от мифа, и в его страшных рассказах мифический элемент присутствовал не в форме поэзии и идеала, а как «хаотическая, демоническая, ночная, разрушительная сила»^[128].