Страшные немецкие сказки

Те, кто усвоил теорию Проппа, без труда выстроят логическую цепочку его рассуждений: тайная комната — тайна — тайный обряд — инициация. В мужских домах в таких комнатах хранились святыни племени, запрещенные для неофитов. После совершения обряда комната переставала быть тайной. Пропп выявляет несколько разновидностей содержимого запретной комнаты (чулана). Две из них — портрет красавицы и закованный в цепи враг (змей, Кощей) из типа АТ 552 («Животные-зятья») — он считает «результатом художественного творчества». Найденных героями живых красавиц (в нашем случае им соответствуют обитатели темницы) можно списать на плохо изученные брачные запреты: женщины в мужских домах жили в особых помещениях, куда мужчины не входили. Святую Троицу и адский огонь ученый готов отнести к глубокой древности: в мужских домах в запретных помещениях находились изображения солнца и луны. Животное-помощник — это, конечно же, дар неофиту, поэтому его обнаружение героем русских сказок не создает никакого конфликта^[359].

Говоря об изрубленных телах, Пропп дает волю воображению. Сомневаюсь, что описанная им процедура имеет отношение даже к ритуалам дикарей. Посвящаемому якобы демонстрировали мертвые тела — их накладывали на него, он проползал под ними или шагал через них. Далее цитирую дословно: «Этим, очевидно, символизировалось убиение самого посвящаемого. Убивается не сам посвящаемый, а другой за него — фиктивно. Возможно, что этому заместительному убийству предшествовало настоящее убийство одного из остальных, который в этих случаях поедался»^[360]. Кем был этот несчастный? Нерадивым учеником, которому при посвящении оттяпали голову, а не палец?

О других обрядовых толкованиях запретной комнаты мне неизвестно. Возможно, более грамотный, чем я, читатель вспомнит о каком-нибудь древнем табу на осмотр тел убиенных. Для меня же сказочный запрет теряет свою привлекательность, как его ни называй — «великая мифическая загадка» (Толкин) или «подавленный комплекс» (фон Франц). Природа запретного плода важнее самого запрета — и в Библии, и в сказке. Трупы важнее запертой двери.

Мотив подмены и переноса в корзинах и сундуках — чисто художественный. В мифах туземцев он тоже не имеет сакрального значения. Их герои подкладывают камень в корзину похитителя вместо себя или своих испражнений, представляющих немалую ценность^[361].

Таким образом, мы возвращаемся к личности убийцы. Выходцы из иного мира способны принимать обличья людей или животных, чтобы сойтись с женщинами, — от предков рода у дикарей до бесов-инкубов у христиан. В мифе арапеш (Новая Гвинея) змей в облике юноши уводит девушку в мир духов, где принимает свой настоящий вид. При содействии своей умершей бабки девушка убивает змея, сжигает дом со шкурами других змеев (ночью те сбрасывают шкуру, как наш знакомый питон) и бежит домой^[362]. Мы имеем почти готовый шаблон для типов 311 и 312, кроме опять-таки женских трупов. Могут путешествовать между мирами шаманы и колдуны-оборотни, также охочие до девушек, но и они убийцами не являются.

По всему миру курсирует образ жениха-мертвеца (сказочный тип АТ 365). Он есть и у дикарей, и у китайцев, и у славян, и у немцев, и у англичан. В Старшей Эдде Сигрун спешит к кургану, где похоронен ее муж Хельги, и сжимает призрак в объятиях, хотя его волосы покрывает иней, тело — смертная роса, а руки холодны как лед. В датской балладе мертвый жених слышит из могилы плач возлюбленной. Он вваливается к ней в дом с гробом в охапку и признается, что в могиле темно, как в преисподней, а от девичьих слез гроб наполняется кровью и змеи кишат у его ног. В истории, рассказанной польским автором XVII в. (имела место в 1597 г. в Вильно), жених-мертвец ускользает из магического кольца одного итальянского колдуна, использующего его в качестве домашнего демона[363]. Легенд о призрачном женихе особенно много в Англии, Ирландии, Исландии, а также среди немецких народных баллад:

«Любовь моя и отрада,
Навек нам расстаться надо», —
Невесте сказал жених.
И лег он в сырую землю:
Лишь мертвых земля приемлет
В объятья могил своих,
Но не берет живых^[364]

.

Взаимоотношения умершего жениха и живой невесты довольно безоблачны, и мотив похищения возникает относительно поздно. Братья Гримм вдохновлялись знаменитой балладой Г. Бюргера «Ленора» (1773), переложенной на русский язык П.А. Катениным («Ольга») и В.А. Жуковским («Людмила», «Светлана», «Ленора»):

Голова, взгляд, руки, тело —
Все на милом помертвело,
И стоит уж он с косой.
Страшный остов костяной.