Страшные сказки для дочерей кимерийца [СИ]

Два долгих гулких удара сердца она балансировала на самом краю. Устояла. Снова выпрямилась — и король Аквилонии смог вздохнуть. Не было никакого метательного ножа. Просто эта дрянь, в капюшоне, сказала что-то почти смертельное. Попыталась, так сказать, убить словом. У некоторых такое получается. Только не с Атенаис, конечно.

Атенаис и не к таким словам привыкла. Но это не повод спускать всяким…

Конан недобро ощерился:

— Сай, эти три порожденья шакала обижают мою девочку. Твои ножи при тебе? Так что же ты медлишь?!

Первые два ножа с визгом пропороли прохладный утренний воздух еще до того, как король Аквилонии завершил свой упрек. Третий отстал от собратьев на пару ударов сердца.

И точно так же, как и они, лязгнув о что-то невидимое, с жалобным звоном упал на рваный красный песок пустыни Шан-э-Сорх. Как раз на самой линии рваного песка и упал.

Запретная линия оставалась запретной не только для мужчин.

Конан зарычал, сжимая кулаки от бессильного бешенства.

* * *

— О! — подняла прекрасные бровки Нийнгааль, с любопытством заглядывая через перила. — Счастливый король-отец все-таки успел на свадьбу своей старшей дочери. Правильно. Не каждый день и не каждой королевской дочери выпадает такая честь…

Перила были широкими — пятясь, Атенаис успела сделать три мелких шажочка, прежде чем нога ее ощутила под собой пустоту.

Слишком высоко. Нийнгааль права. И ничего не поделать. Ничего не поделать, если даже это — не выход…

Нийнгааль обернулась. Взглянула на замершую на самом краю Атенаис с деланным изумлением:

— Что же ты стоишь, глупенькая? Помаши ему ручкой. Пусть папа порадуется. Ты ведь послушная дочка, правда? Помаши-помаши! Пока еще можешь…

Она играет.

Когда-то, еще в Тарантии, Атенаис однажды видела, как дворцовый хорек играет с пойманной полевкой. Он точно так же тогда не торопился расправиться с бедной полузадушенной мышкой. Потому что отлично знал — у нее нет выхода.

Ни малейшего.

Словно послушная кукла-марионетка, которую дергает за ниточки опытная рука уличного фигляра, Атенаис обернулась. Посмотрела вниз, на такой невообразимо далекий красный песок Шан-э-Сорх. Далекий и притягательный. Потому что все равно лучше — так. Лучше так, чем в паучьих лапах, покрытых черными сальными волосами. Пусть лучше все закончится быстро, на красно-черном песке Шан-э-Сорх. И этот песок станет еще немного более красным, чем черным…

— Ну что же ты, как неживая? Твой отец так спешил, а ты даже привет ему не передашь?

Атенаис подняла деревянную руку. Помахала. Так могла бы махать своей ватной рукой ярмарочная кукла. Она послушно смотрела на запрокинутые лица, но видела только красный песок.

Она ждала лишь толчка. Малейшего шороха или движения за спиной. Намека на движение. И тогда — головой вниз, обязательно головой вниз. Чтобы наверняка, чтобы долго мучиться не пришлось. Со свернутой шеей долго не мучаются…

Отец, конечно, расстроится. И отомстит. Он обязательно отомстит. Он камня на камне от этой нергаловой башни не оставит, всю ее разотрет в мелкий красный песок.

Отец…

Темные, почти черные глаза на запрокинутом светлом пятне лица — слишком светлом на фоне черно-красно песка Шан-э-Сорх. Эти глаза не отпускают, прожигают насквозь и словно бы встряхивают за шкирку — так на псарне ловчий встряхивает нашкодившего щенка. Они не играют, как хорек с той полевкой, но от них точно так же никуда не деться…

— Папа?..

Атенаис моргнула, приходя в себя. Прищурилась, не отрывая взгляда от обжигающе-темных глаз и не замечая, что непроизвольно начинает улыбаться — нехорошей такой предвкушающей улыбочкой.

* * *

Конан метнулся вперед за миг до того, как она крикнула:

— Лови!..

И прыгнула.

Он все понял заранее, по этой вот улыбочке и понял. Слишком часто он видел эту улыбочку — правда, личико, на котором она появлялась, раньше было другим.

Он не стал кричать: «Атенаис, не смей!». Он и Лайне-то не всегда это выкрикнуть успевал, а тут куда более длинное имя, глупо и пытаться. Да и потом, Атенаис — не Лайне. Ради шутки и разминки прыгать с такой высоты она не станет. Значит, действительно, выхода у нее другого нет. Так зачем же тогда кричать ей всякие глупости под руку?

К тому же бежать по рыхлому разъезжающемуся песку — это тебе не по гладким каменным плитам, тут не до лишних криков…

Он пересек запретную линию рвани в два прыжка, даже не заметив. Только бухнуло в последний раз, останавливаясь, сердце, стал густым и вязким воздух, и никак больше не протолкнуть его в сведенное судорогой горло. Он еще успел подумать, принимая в падении на руки так знакомо распластанное полетом детское тело, что это очень удачно, что он успел в два прыжка. Прыгать с остановившимся сердцем было бы сложно…