Страшный дар

Но она ведь разумное существо, напоминает себе Мэри. И разум приказывает ей повременить.

3

Агнесс не видела светящейся тропинки. Не видела фей с крыльями бабочек. Не видела даже остроухого мальчишку в одежде из листьев, который спрыгнул на нижнюю ветку, чтобы сорвать с нее шляпку. Ей показалось – шляпку сорвало веткой. Ведь ветки хлестали и рвали ее платье, листья оставляли зеленые полосы на ткани. Перед Ронаном ветви словно бы расступались – и смыкались, чтобы хлестнуть ее, бегущую за ним на расстоянии всего-то в полшага.

А потом они выбежали на берег моря.

Агнесс не поняла, как это возможно, они бежали-то совсем недолго и все время через лес, но вот он – берег моря, и плеск волн, и тревожные крики чаек.

И Мэри, прижимающая к себе блестящую коричневую шкуру.

И Джон Хант, направивший на Мэри ружье.

Ронан рванулся вперед – Агнесс пришлось выпустить его руку.

С рычанием бросился он на Ханта – тот начал поворачиваться вместе с ружьем, но просто не успел, с такой нечеловеческой скоростью и силой пролетел Ронан по воздуху и врезался в человека, которого столько лет считал своим отцом, столько лет боялся и ненавидел. Они упали на песок и, сцепившись, покатились в прибой, скрылись под водой… Вынырнули, сцепившись не на жизнь, а насмерть, и снова рухнули в воду, и снова вынырнули, и Джон Хант взмахнул непонятно откуда взявшимся у него железным гвоздем – не обычным, а длинным и страшным – и обрушил его на голову Ронана. Брызнула кровь, Ронан упал в воду, а Хант снова его ударил…

Агнесс не кричала. Она упала на колени, зажимая ладонями рот.

Закричала Мэри. И шкура, в которую Мэри куталась, вдруг потекла, растеклась по ее коже, прирастая. Миг – и Мэри не стало, а на ее месте бился на песке огромный тюлень. С удивительной для тяжелого тела резвостью тюлень достиг воды, нырнул, вынырнул рядом с Хантом. Распахнулась пасть, полная острейших зубов, сомкнулась на запястье руки, сжимавшей железный костыль, раздался хруст и дикий вой Ханта.

Этот влажный хруст, этот крик запредельной боли Агнесс не забудет никогда.

И выплеск крови.

Агнесс зажмурилась.

Наверное, она бы упала в обморок, если бы могла себе это позволить. Но она не могла: Ронан был ранен, Ронан мог утонуть! Она должна его вытащить.

Агнесс поднялась, но ноги плохо повиновались ей. И все же она доковыляла до моря – как раз в тот момент, когда вся область прибоя вдруг оказалась заполненной гладкими, блестящими телами тюленей. И откуда их появилось так много? Все они были огромные – как Мэри. И различить среди них Мэри не представлялось возможным. И все они вскрикивали, голоса их напоминали сразу и лай, и стоны, но в них звучало торжество, а Джон Хант все еще кричал, кричал, всякий раз, всплывая, он принимался кричать, а вокруг него вода сделалась красной, и тюлени, толкаясь, бросались на него… Они ели его живьем.

«Я должна вытащить Ронана» – только эта мысль оставалась у Агнесс. Одна-единственная мысль, заставлявшая ее двигаться.

Она шагнула в воду. Шаг, еще шаг…

Тюлени. Близко. Глаза у них прекрасные. Как у Мэри. Как у Ронана. Но они разевают свои пасти – и какие же там жуткие зубы… Но она не имеет права бояться. Она должна спасти Ронана.

…Ронан вынырнул сам. Вышел на берег, шатаясь. По лицу его стекала кровь и вода. Колени у него подкосились, и он упал. В объятия Агнесс, которая сама не поняла, как успела подбежать к нему.

Ронан был в полуобморочном состоянии. Не отзывался на ее голос. На голове у него было несколько ран, причем одна – на виске – выглядела совсем скверно.

Агнесс оторвала полосу ткани от своей нижней юбки и замотала его голову, но кровь мгновенно пропитала ткань, и подол ее платья, на котором Ронан лежал, и ее рукава – ведь она его обнимала.

– Не умирай. Ты только не умирай, ладно? Теперь вы свободны, и все будет хорошо. Сейчас не время умирать, – говорила ему Агнесс.

Но она не верила, что он может выжить. Слишком бледен он был, слишком слабо дышал, и сердце под ее ладонями билось едва-едва, и губы сделались почти голубыми.

Джон Хант ранил своего сына холодным железом. Такие раны фейри исцеляют с трудом, если вообще исцеляют.

Какой-то тюлень выбрался на берег и подполз к Агнесс и Ронану.

Сейчас она уже не боялась тюленей.

Вернее, селки.

Это были селки.

Мистер Линден ведь все объяснил. Роаны – добрые. Селки – злые.

Но даже если они начнут жрать ее, как Ханта, чей крик уже, к счастью, прервался… Даже если этот селки бросится на нее – Агнесс не разожмет объятий. Пусть уж все кончится для них обоих прямо здесь, на этом берегу. Агнесс склонила голову и прижалась щекой ко лбу Ронана, к мокрой от крови повязке. «О, здесь себе найду покой, навеки нерушимый; стряхну я иго несчастливых звезд с моей усталой плоти! Ну, взгляните – в последний раз, – глаза мои! Вы, руки, в последний раз объятия раскройте! А вы, мои уста, врата дыханья, – священным поцелуем закрепите союз бессрочный со скупою смертью…»

4

Что-то теплое, нежное тыкалось в ее руку. Агнесс открыла глаза. Селки смотрела на нее, и в глазах у нее стояли слезы.