Страшный дар

Мэри вряд ли оценит.

5

Раковины, думает Мэри.

Когда она в последний раз их видела?

Да, именно тогда. На пляже в Брайтоне.

Королевский павильон ей быстро наскучил. Белые купола раздувались от собственной важности. Башенки-минареты царапали глаза. Узорные решетки напоминали о неволе. Но совсем поблизости дышало что-то огромное и живое, и Мэри пошла на его зов. Даже с Ронаном не простилась – он беседовал с теми добрыми людьми, мужем и женой, которые привезли их сюда.

Она идет на крики чаек.

Море. Уже совсем близко.

Мэри ступает на песок, хрустит хрупкими белыми ракушками, морщится при виде скомканных кульков, рыбьих хребтов и кучек навоза – ими усеян весь пляж. Грязно. И так шумно. Смеются взрослые, дети играют в чехарду, перемазанные ваксой певцы горланят негритянские песни. Повсюду люди. Утыкали море пирсами и засорили купальными каретами. Поднялась бы волна и смела их всех, но Мэри смиряет гнев.

Не думать так. Люди здесь главные. Здесь и везде.

Закрыв глаза, она ступает в белую полоску пены. Скользит вперед. Море лижет ей ноги и мягко, но настойчиво развязывает чулки. Они наполняются водой. Мэри снимает их и вместе с башмаками отбрасывает подальше.

– Эй, миссис, вы куда? – гаркает дебелая тетка, которая помогает купальщикам спускаться в воду. – Переодеться не угодно ли?

Несмотря на ранний май, в море плещутся закаленные дамы. Бродят туда-сюда, приседают, но плавать не могут – мешают шерстяные, потяжелевшие от воды платья. У некоторых кромка обшита гирьками, чтобы не всплыли юбки.

Глядя на несуразные балахоны и купальные чепцы, Мэри рассмеялась.

Разве так купаются? Сейчас она им покажет!

Перчатки летят вслед за чулками. Торопясь, ломая ногти, она рвет крючки не спине. Прогулочное платье из золотистого плотного шелка, с бахромой на рукавах, кажется таким дурацким. Как она носила этот чехол? Да еще столько лет.

Со всех сторон к ней спешат люди. Кто-то свистит. Тетки-банщицы гогочут, хлопая себя по бедрам. Вот умора! Подгуляла, поди. Залила глаза. А с виду приличная леди. И как только таких пускают в общественные места? Ведь дети же!

Кто-то обнимает ее за плечи, прижимает к себе, заслоняя от брани. Ронан. Он нашел ее.

– Давай уплывем отсюда, – шепчет она ему в ухо. – Подальше от них.

– Не надо, матушка, – стонет он. – Ой, что же я натворил.

Ронан шарит по ее спине, пытаясь застегнуть платье, но никак не может подхватить крючки. Мешают перчатки. В них у него плохо гнутся пальцы. А снять не может.

Мэри хватает сына за руку…

…и видит его впервые, сквозь пелену слез. Над ней склоняется доктор, показывая ей красного липкого младенца. Тот сучит ножками и ловит воздухом рот.

– Поздравляю, мэм, – говорит доктор, но как-то неуверенно. – У вас родился сын.

Молчание.

Рядом появляется мистер Хант. Его голос звучит глухо:

– Это человек? Или… что это вообще такое?

Ребенок начинает кричать, и Мэри чувствует, как в этом звуке тает ее боль, как он обволакивает и согревает ее, как исцеляет разорванную плоть.

Мистер Хант зажимает уши.

– Нет! – хрипит он. – Нет, нет, нет! Обычные дети так не кричат!

– А я что тебе говорила? – поскрипывает тетушка Джин. – Дурак ты, Джон. Дурак.

Она таращится на малыша, как на балаганного уродца, но отталкивает, когда доктор подносит его поближе, приняв за участие ее брезгливое любопытство.

– Я думал, что она раскаялась в грехах, – твердит мистер Хант, вышагивая по комнате. – Отреклась от Сатаны, и Господь принял ее в свое лоно…

– Отреклась, как же. Такие, как она, прокляты еще до рождения…

– Но это же не мой сын! Вы что все, ослепли?! Это дьявольское отродье!

– Да успокойтесь вы, сэр. – Доктор уже обтер ревущего младенца и похлопывает его по спине. – В остальном-то он мальчик как мальчик. Я и не такое видывал. Ну, lusus naturae, с кем не бывает. Хорошо, что я захватил ланцет…

– А что, можно? – замирает мистер Хант. – Это останется между нами…

Путаясь в мокрых простынях, Мэри вскакивает с постели, но тетушка Джин и мистер Хант хватают ее и швыряют обратно.

– Отдайте мне сына! – рычит она, отбиваясь, но доктор отходит подальше, крепко держа ребенка.

Судя по настороженному взору, доктор принимает всех троих за безумцев.

– Сэр, побойтесь Бога, о чем вы? – укоряет он мистера Ханта. – Мэм, вы-то куда, вам покой нужен! – втолковывает он Мэри. – Ничего страшного, совсем простая операция. Только кто-то должен его держать. И нужно чистое полотнище, на столе расстелить.

Тетушка Джин заходится надтреснутым старческим хохотом.

– Ах вот что вы задумали, – кряхтит она. – Да только ничего не выйдет. Печать греха все равно проступит на нем. Вот увидишь, Джон. Говорила ж я – не зови никого, я б тебе лучше подсобила…

Младенец замолкает. Словно понял, о чем идет речь. Мэри смотрит на сына – и встречает его взгляд. Такой осмысленный и уже такой печальный. «Спасибо, – одними губами шепчет Мэри. – Все будет хорошо, родной».

Тишина отрезвляет мистера Ханта. Он неуверенно подходит к сыну, протягивает руку, отдергивает, снова протягивает.

– Давайте попробуем.