Страшный рассказ

Он помнил, что, свернув с шоссе на проселок, остановил машину и выпил банку пива. Пиво было теплое и слишком крепкое — «девятка» в серебристо-коричневой жестянке. Чувствуя тепло в желудке и шум в ушах, он выбросил банку на дорогу и тронул машину. Желтоватая пыль клубилась над куцым рыжим багажником «копейки», застилая небо, и точно такая же неопределенная, мерзкая муть клубилась у него в душе. Он вел машину и ждал, когда же пиво наконец подействует на него по-настоящему, но так ничего и не дождался, кроме легкой тошноты и головной боли. Тогда он снова съехал на обочину — дело было уже в лесу, где ему заведомо не мог повстречаться инспектор ГАИ, — остановился и достал из сумки бутылку водки. Водка тоже была теплая, мерзкая и жгучая, и после трех глотков с ним случилось что-то вроде затмения, из которого он вынырнул уже у себя во дворе. Помнится, было ему совсем худо, поскольку пить по-настоящему он не умел. «Не можешь — научим, не хочешь — заставим», — пробормотал он тогда, адресуясь к собственному желудку, и в подтверждение своих слов допил остатки водки из бутылки, которая, как оказалось, была зажата у него в руке…

Кряхтя, он подался вперед, намереваясь встать, и тут заметил в траве у крыльца блеск хромированного металла. Это была зажигалка. Александр потянулся за ней, поднял с земли и наконец-то прикурил сигарету, сразу же об этом пожалев: дым ударил по легким, как стальной лом, из желудка поднялась и подступила к самому горлу тошнота — тяжелая, непреодолимая, вызывающая тоскливое желание скорее умереть, чтобы никогда больше не испытывать подобных ощущений. Александру не раз доводилось напиваться до потери пульса, а наутро мучиться похмельем, но сегодня, сейчас это было что-то особенное, совершенно неописуемое.

Он немного посидел, привалившись плечом к гнилому, изъеденному древоточцами крыльцу, закрыв глаза и прижав к груди подбородок, весь покрывшись липкой холодной испариной. Вообще-то, в такой ситуации следовало бы прочистить желудок, но Александр сомневался, что из этого что-нибудь получится, даже если он засунет в горло не два пальца, а все десять: как пил, он помнил, а вот насчет закуски никаких воспоминаний в мозгу не сохранилось. Осторожно открыв глаза, он увидел не одно, а два мутных, расплывающихся, подернутых тошнотворной сероватой пленкой, сочащихся густой прозрачной сукровицей кроваво-красных солнца, насаженных на острые пики еловых верхушек. От этого зрелища ему стало совсем скверно, он замычал, зажмурил глаза и так, зажмурившись, сделал еще одну осторожную затяжку.

Он еще немного посидел так, бездумно наблюдая за плавными перемещениями разноцветных фосфоресцирующих пятен под сомкнутыми веками. Затем снова поднес к губам сигарету, но тут выяснилось, что она уже сгорела почти до самого фильтра и вот-вот обожжет ему пальцы. Открыв глаза, Александр тупо уставился на тлеющий уголек, и, пока он разглядывал кончик сигареты, она догорела до самого конца и все-таки прижгла кожу. Грязно выругавшись, Дымов отшвырнул окурок. Собственный голос показался ему чужим, похожим на карканье вороны, умирающей от несварения желудка.

Солнце между тем зашло, спряталось за лесом, и теперь над верхушками деревьев виднелось только малиновое с медным отливом зарево. Неподвижно висевшие над западным горизонтом облака окрасились в нежный красно-фиолетовый цвет, напоминая комья манной каши с черносмородиновым вареньем. Во дворе стало сумеречно и прохладно, и Александр почувствовал облегчение: красный закатный свет сегодня почему-то вызывал у него неприятные ассоциации.

Откуда-то с противным писком прилетел один из первых в этом году комаров — мелкий, тощий, явно очень голодный — и с лету приземлился ему на руку.

— Окосеешь, дурак, — сказал ему Александр. — Во мне же сейчас крови нет, один сплошной спиртяга…

Комар не внял предупреждению — потоптался немного, переступая тонкими суставчатыми лапками, среди редких волосков на запястье, выбрал местечко и вогнал туда хоботок.

— Пьянству — бой, — сказал ему Александр Дымов и прихлопнул кровопийцу.

От этого чересчур резкого движения он едва не свалился с крыльца. Посторонний наблюдатель этого заметить не мог, но внутри у Дымова все сместилось, и ему стоило немалых усилий удержать равновесие — отравленный парами алкоголя вестибулярный аппарат работал как попало, вразнос. Дымов чувствовал себя готовым развалиться на куски глиняным болваном — раскисшим, рыхлым, текучим, растрескавшимся, неспособным сопротивляться силе земного притяжения.