Страшный суд

— Князь найдется, партайгеноссе, — проговорил, отвечая мне, на мысленный вопрос Адольф Гитлер. — Невские возникают на Русской Земле, когда вашим людям становится вовсе худо. По себе знаю…

Фюрер был рядом со мною весь день. Они со Стасом, над которым вождь германского народа взял своеобразное шефство, встретили меня на Белорусском, и оттуда мы вместе проехали по кольцевому метро на Октябрьскую площадь.

Теперь они шли рядом в общей колонне, и я исподтишка наблюдал за Стасом, мне, честно признаюсь, нравилась его готовность участвовать в любых передрягах, в которые нас так нагло втянули, я даже гордился парнем, забывая порою, что это ведь я сам, отстоящий от себя на четверть века. Но когда движение застопорилось, Гитлер тактично и требовательно ухватил меня за локоть и повлек к краю колонны.

Стас безропотно последовал за нами.

— У меня опыт, партайгеноссе, — негромко ответил фюрер на мой недоуменный взгляд. — Сейчас здесь начнется… как это по-русски… катавасия. Подобные кунштюки глупой власти мне хорошо известны. Глупая власть, она и в Африке глупая… Идёмте!

Мы сместились на тротуар, и Гитлер уже намеревался нырнуть в подворотню, но тут колонна устремилась вперед, нас подхватило людским течением и понесло по Ленинскому проспекту.

О появлении двойника из шестьдесят восьмого года меня предупредил Гитлер.

После второй нашей встречи вблизи памятника Владимиру Ильичу, у подножия которого фюрер возложил цветы, мы виделись с партайгеноссе Гитлером едва ли не ежедневно.

Обычно Адольф Алоисович ожидал меня близ дома на Заозерной, оттуда я направлялся пешком к электричке или шел пешком до Одинцова по такой любимой мною дорожке маршала Толубко. И не устану повторять теплые слова в память Владимиру Федоровичу, хотя редактор уже во второй раз пишет на полях рукописи романа, будто я повторяюсь…

Так вот, мы обменивались приветствиями и беседовали до тех пор, пока не оказывались вблизи трехэтажного здания из красного кирпича по улице Молодежной, где по-прежнему квартировали наш с Дурандиным «Ратник» вкупе с Товариществом Станислава Гагарина.

Разумеется, я отдавал себе отчет в том, что рядом со мною идет — он так и оставался в десантной камуфлированной одежде, такая сейчас сложилась, увы, мода — общается со мною вовсе другой Гитлер, как был иным Иосиф Виссарионович Сталин, давно освоенный моим душевным пространством как олицетворение высших, уже неземных сил Добра и Справедливости.

Не мудрствуя лукаво, фюрер сразу известил меня о том, что находится в России с похожей на сталинскую миссией.

— Но куда более сложной, — искренне, непритворно вздохнул Адольф Алоисович и некий оттенок доверительной домашности, что ли, отразился на его лице. — Разведывать особенности происходящего в России надобности нет. Зодчим Мира и нам, руководителям миротворческих сил Вселенной, предельно ясно, что именно у вас произошло. К сожалению, мне хорошо известны примеры, когда пятая колонна, внутренние враги могут сделать больше, нежели армии внешнего вторжения.

Ломехузы, агенты влияния галактических сил Конструкторов Зла, одержали, Станислав Семенович, временную победу. Конечно, победа эта пиррова, верхушечная, так сказать, но есть опасение: дальнейший процесс противостояния здоровых сил нации продажным оккупантам может оказаться неконтролируемым… И потому я здесь.

«Интересно, чем руководствовались небесные агасферы, когда посылали в Россию немецкого партайгеноссе, — неосторожно подумал, забывшись, о новом советнике Зодчих Мира. — В России сия личность, мягко говоря, непопулярна…»

— Не берите в голову, Папа Стив, — простецки ухмыльнувшись, сказал Гитлер. — Во-первых, я сам попросил. Во-вторых, меня поддержал мой друг Йозеф. В-третьих, а скорее — во-первых: хочу искупить то зло, которое причинил русскому народу. Да, в ваших глазах, партайгеноссе сочинитель, я злейший враг России, хотя хорошо помню, как вы старались быть объективным по отношению ко мне в романе «Мясной Бор». Спасибо…

— Кушайте на здоровье, — несколько ёрничая — снижал пафос! — пробормотал Станислав Гагарин.

— Ей-Богу! — воскликнул Гитлер, и я отметил, что замеченный мною поначалу акцент исчез из его речи совершенно, и фюрер говорил со мною очень по-русски, широко пользуясь народными выражениями, а порою и уснащая собственную речь и добротным матерком, который выглядел у вождя германского народа вполне естественным, вовсе не нарочитым.

— Отсутствие всякой карикатурности в моем облике по-гагарински делает ваш роман отличным от других произведений, так или иначе связанных с Гитлером, — продолжал мой необычный собеседник. — Я знаком со всеми опусами, созданными при жизни фюрера и после его смерти, поэтому хорошо знаю, о чем говорю. Но вы тоже, Станислав Гагарин, не знаете достаточно хорошо ни моей жизни, ни подлинной личности германского канцлера и генсека рабочей партии. Хотите знать обо мне правду?

— Еще бы! — воскликнул я. — Полагаю, что возникли вы, партайгеноссе фюрер, еще и по этой причине…