Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)

С точки зрения мусульманства, Мамаду писал еретически, потому что он писал стоя, а не сидя на корточках. Пописав, он немедленно совершил омовение члена из пластмассового чайника с веселенькими полосками и повернулся в нашу сторону, цинично застегивая штаны.

— Мамаду, — сказал я, — предложи сержанту деньги.

— Я не твой раб, — ответил араб, — чтобы выполнять твои команды.

Я видел, как сержант, зевая, ушел за рожком автомата, чтобы нас расстрелять.

— Мамаду, — сказал я. — В этой истории есть только два раба: она и я. Вот тебе моя братская рука. Выручи.

— Я спросил небеса и Бога, — сказал Мамаду, — и они мне ответили: нет!

Вернулся сержант с автоматом. Вид его был свиреп и ленив. Скотоводы — равнодушные убийцы.

— Ну что, пошли? — сказал он.

Мы зашли за угол дома. Сержант выстроил нас у стенки. Габи стала презрительно улыбаться. Она схватила меня за руку. Казалось, это ее успокаивало. Я стал тоже кое-как подражать ей в презрительной улыбке, хотя мне не очень хотелось держаться за руки. Женская любовь не боится смерти, не то, что мужская, к тому же сердце мое принадлежало Лоре Павловне.

Сержант поднял дуло автомата. Мамаду с удовольствием встал в стороне, изображая любопытную толпу.

Как всегда, сцена расстрела обросла ненужными жанровыми деталями: блеяли овцы, кукарекали куры, вдалеке прыгали дети, было жарко.

— Подожди! — к нам со всех ног бежал Сури. Вид у него был растрепанный. — Расстреляй лучше меня!

Сержант в недоумении оглянулся.

— Твоя бабушка — сестра моей бабушки, — кричал Сури. — Застрели меня!

— Какую бабушку ты имеешь в виду? — заинтересовался сержант.

Они заговорили о чем-то своем.

— Mon amour, у меня красивые волосы? — спросила Габи.

Никогда в жизни я не встречал более отвратительных волос.

— Шпрахлос! — ясно ответил я.

Мамаду грязно выругался, швырнул ключи от джипа на землю и пошел в сторону своей родной деревни. Я выдержал паузу.

— Сколько? — стараясь держаться хладнокровно, спросил я сержанта.

— Почему ты меня никогдане целуешь? — молвила Габи.

Мы сторговались на сумме, равной примерно пяти долларам США.

Смертельный случай

Когда и где двукрылый флеботом укусил Габи, кто теперь знает, но укусил, и она заболела смертельной формой палюдизма, то есть тропической малярией.

— Ты похожа на трехзвездочный «Гранд отель», в котором поселились непрошеные гости, — печально сказал я, глядя, как она умирает.

— Ты всегда недооценивал меня, — сказала она, стуча зубами от лихорадки.

— Ну хорошо, четырехзвездочный, — согласился я.

Как в самом нежном колониальном романе, ее взялась выхаживать африканская семья, родные и близкие Элен. Они кормили ее с ложечки геркулесом и натирали разными мазями.

Кровать Элен — четырехспальная. Вкус варварский. Голубой дневной свет. Большая бутылка «Джона Уоркера». И какой-то мотоцикл на серванте. Молодой длинноногий французский доктор вошел.

— Ну, раздевайтесь.

Несмотря на малярию, Габи, как всегда, стремительно обнажилась.

— Он залезал мне пальцем в пизду, — божественно шептала Габи.

— Правда, что ли? — не верил я.

— А потом в попу. При чем тут правда?

Мы с Элен млели. В комнате моей гостиницы Элен собрала остатки завтрака, кусок багета и разорванный абрикосовый мармелад, в пластмассовую сумку, затянулась бычком и удалилась.

Тридцать шесть — тридцать девять. И опять через полчаса тридцать шесть. Так сердце долго не выдержит. Умирание Габи чудесным образом воскресило ее в моих глазах. Русское слово — чудесно; русское чудо — словесно.

— Путешествия… Чтение о них… бесконечно… — бредила бедняжка.

— Доктор! — бросился я за ним. — Она не умрет?

— Либидо не умирает, — заверил француз. — Мсье, вы распустилисвой фантазм.

— Как? Неужели Габи — нос майора Ковалева? — ужаснулся я своей догадке. — Майор Ковалев в Африке — это я.

— Русский военный атташе? — встрепенулся доктор Ив Бургиньон, не знакомый с литературной историей русских носов. — Хотите виски? — спросил доктор Ив Бургиньон с сильно выраженным сомнением. — А знаете, Африка рванет через три-четыре поколения. У нее лучшее будущее, чем у России… Нет, конечно, французы форсировали модернизацию, нарушая естественные законы движения, кроме того, сами французы ничего не умеют делать, они бюрократы, пользующиеся трудом других людей.

— Это тоже талант, — заметил я.

— А русские товары! — братья Элен заулыбались. — Мы как-то приобрели русский радиоприемник! на лампах! Боже, что это была за вещь! вы не умеете доводить дела до конца! Топорная работа! — братья Элен захохотали, кушая кускус своими чистыми пальцами.

Русский глаз, как орел, схватил эту варварскую привычку.

По ночам я шатался по кабакам Неомея, наверное, самой горючей ночной столицы Африки. Кто был в тех притонах, кто плясал, резко выпив джина без тоника, под тамтам и электрогитары, тот знает запах африканского пота, тот помнит красоту неомейских проституток, их щиколотки цвета болотной воды, их ритуальные шрамы на ягодицах.

От вяжущей страсти дымят и лопаются презервативы, как шины гоночного автомобиля.

Меняя бубу на короткие юбки, Элен зверски плясала, отставив попу.

Габи стала желтым пергаментом.