Страсть новой Евы

Помахав ружьем, Зиро пальнул в толстенные стеклянные панели. Они раскололись. Слабое пламя свечи заплясало и угасло. Из ощерившихся отверстий приятно повеяло влажной прохладой. Он дал еще залп; девушки пробрались в здание сквозь эти рваные проемы, и, вытащив фонарики, мы все стали играть лучиками, заставляя их кружить по стеклянному вестибюлю.

Поверхности вспыхивали, реагируя на мигающий свет фонарей, поскольку и кушетки, и журнальные столики, и вообще все здесь было сделано из стекла и хромированных покрытий. Между крошащимися головками мертвых пионов в громадных стеклянных сосудах с отметинами от испарившейся много лет назад воды пауки сплели призрачные трапеции. От валяющихся на полу пожелтевших шкур полярных медведей поднялись рассеянные клубы пыли, а мумифицированные головы беззвучно на нас рычали в упертой ярости. Стены в этой длинной, низкой, змеевидной комнате были сложены из стеклоблоков, на верхнем этаже виднелось днище мебели, то тут, то там изнанка очередного ковра – все как в тумане и чуть-чуть искажаясь. Темные пространства, наполненные печальным запахом времени и старых духов, напоминали давно заброшенный собор. Тут было так же холодно и так же тихо, а мебель, сама по себе, от внутреннего напряжения материала, периодически издавала слабый мелодичный звук, словно до нее дотрагивались неосязаемые призраки.

Услышав тихую мелодию дома, я почувствовала, что уже нахожусь рядом с Тристессой, словно она – один из сверхчувствительных призраков, заявляющих о своем присутствии лишь звуком, лишь ароматом или смутным впечатлением, которое они оставляют за собой в воздухе. Это ощущение воспринималось довольно мучительно, как будто призраки пытались объяснить единственно оставшимся для них способом – прямым вмешательством в наше мировосприятие, – сколь сильно они хотят оказаться живыми и сколь несбыточно это желание.

В неясных ракурсах стекла, среди отражений, что отплясывали в тоненьком лучике моего фонаря, я углядела винтовую лестницу, которая стояла в центре здания, выпрямляясь в небо толстым стеблем какого-то растения.

Никто не входил в эту комнату годами, десятилетиями. Пыль сонно курилась над журналами, когда до них дотрагивалась Мэриджейн – фанатские журналы, журналы о кино, полные фотографий женщин с нежными овальными лицами и выщипанными бровями. Когда Зиро задел фонариком арку, ответом была звучная тишина этого гулкого места, и ни намека на источник пламени свечи, проблеснувшего в ответ на наше появление.

Сначала и Зиро, и гарем притихли, словно этот заброшенный «глянец» их изумил или даже напугал, однако очень скоро они стали вести себя более раскованно. Мэриджейн, приспустив штаны, присела на корточки и оставила на стеклянном полу растекающуюся лужу; после такого девушки почувствовали себя почти как дома, стали играть в салочки и выдергивать из икебан сушеные цветки. Я не могла присоединиться к их шалостям, так как продрогла до костей, мои зубы стучали от холода.

Вдруг, резко дернувшись, отчего мы все повалились на пол, весь дом заходил ходуном и затрещал; а затрещав, стал поворачиваться – да, поворачиваться! – медленно, на неведомой оси глубоко под землей. Девушки завизжали и попрятали головы в медвежьи шкуры. Зиро первым вернул себе хладнокровие; он шел, пошатываясь, но вертикально, и потрясал оружием невидимому механизму, который теперь, увеличивая скорость, кружил нас будто на карусели. Взяв пса, Зиро принялся исступленно рыскать по первому этажу, однако следом побежала только я, рассчитывая спасти хозяйку поместья, когда он ее найдет.

Внезапно Зиро заметил открытую металлическую дверь возле металлической лестницы. Вероятно, она вела в машинный отсек этого механизма, и мы начали спускаться, все трое, с лающим псом в авангарде. Лестница вращалась вместе с домом, но спрыгнули мы с нее на земную твердь, поскольку были уже под землей, в неподвижном основании дома.

Оказавшись в огромном подвале, мы прошли через прачечную, где серыми скользкими кучами валялось на полу грязное белье; через крохотный домашний спортзал со шведской стенкой и гимнастическим конем; обнаружили уродливый мусоропровод и проекционную с нестройными рядами стульев, темными стенами и полом, усыпанным пустыми бутылками, бокалами и шприцами.

Затем подошли к двери, запертой изнутри. Зиро выстрелил в замочную скважину, и, войдя внутрь, мы увидели крошечного сморщенного азиата во вращающемся кресле у панели управления, припавшего к подобию автомобильного руля. В шелковом черном кимоно поверх фланелевой пижамы. Он открыл рот, хотел закричать, но не мог выдавить ни звука; тогда он прямо в кресле развернулся и выхватил миниатюрный револьвер с отделанной жемчугом рукояткой. Впрочем, выстрелить не успел – Зиро разметал его по всей кабине и сам вцепился за руль. Увы, как рьяно он его ни крутил, дом не останавливался, хотя и быстрее вращаться не стал, и я догадалась, что азиат перед смертью что-то замкнул. Судя по жутковатым поскрипываниям, механизм не использовали годами; если мы не прекратим тут резвиться, стеклянный дом разлетится вдребезги.