СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ

— Нет, это у тебя идеальное прекраснодушие. Прав был Станкевич, сказавший, что прекраснодушие есть самая подлейшая вещь в мире. Для меня скрупулезное отношение к гривенникам есть средство, и не цель. Я был бы погибший человек, если бы эти займы не убивали меня. Заемная копейка кажется мне миллионом! Все видят, какую важность придаю я всякому гривеннику, который беру у других. А ты пальцем о палец не ударил для снискания себе денег. Ты просишь и берешь легко и легкомысленно, с детской доверчивостью, ты берешь деньги, как у соседа щепки на растопку. "Нет ли у тебя щепок"?

— Я и даю так же, Висяша.

— Верно. Имея деньги, ты и не дожидался, чтобы я у тебя попросил, а спрашивал: "Висяша, не нужно ли тебе денег?"

— Висяша, не нужно ли тебе денег?

Белинский сокрушенно воззрился на друга. Он любил Мишеля. Его рассмешила и огорчила ловушка, в которую тот поймал его.

— Вот, вот, — ответил он. — Сейчас я понимаю, когда мне говорят, что ни к кому не чувствуют такой враждебности и ненависти, как к тебе, и мало людей так глубоко уважают, как тебя. Это твоя участь, Мишель.

Бакунин снисходительно усмехнулся и с затаенным превосходством посмотрел на друга. Он чувствовал себя умнее и победоноснее Белинского.

— Отвечаю — да. Во мне много гадкого, много низкого, страсти во мне очень сильны, и одна только истина может спасти меня.

— Ах, Мишель, Мишель! Ты — голова светлая, сама сила и могущество мысли, широкое и глубокое созерцание. Но ты не привносишь свои идеи в живую действительность. Твоя голова и сердце — из огня, твоя кровь горяча, но она течет в духе твоем.

Мишель посмотрел на него странным взглядом. Он не выносил разоблачений, даже случайных намеков на то, что он не такой, как все. Что-то ужасное происходило в нем, когда умолкали слова любви и восхищения. И сейчас ему стало так скверно, словно душа его внезапно низринулась в самые жгучие, тайные, самые мучительные свои пещеры!

— Ты прозорлив, Виссарион, — уныло протянул он. — Да, я живу в духе, я составил себе иллюзию, дающую мне краткое счастье. Но ты — ты беспрестанно указываешь мне на эту химеру. Никто не щадит и не знает меня, — лицо Бакунина исказилось, словно бы его высшее "Я" на мгновенье покинуло его.

Белинский замер, наблюдая сию перемену. Вновь сквозь румянец и юношескую свежесть в чертах Мишеля проглянуло иное, совсем-совсем другое, ужасное. "Он болен! — мелькнула мысль. — Или он… не мы. И как только сестры могут целовать его!"

Глава третья

Станкевич появился под Рождество. Он был здоров и счастлив, он дышал радостью. Одно за другим полетели в Премухино его нежные шутки для нее, для Любиньки.

…" А Вы, дражайшая Любинька? Как поживает механизм Вашей прекрасной головки?"

Можно представить блаженство Любаши! Ее ответные письма были просты, полны любви и надежды. Послания их источали любовь, словно цветы свой аромат.

На всех сестер словно снизошла благодать. Варенька, хоть и собиралась за границу, помирилась с мужем, Татьяна отодвинула в неопределенность свою решимость посвятить себя религиозному служению. Столько доверия и ласки внутри большого семейства давно не испытывали в Премухино!

Для друзей появление Станкевича ознаменовалось новым мировоззренческим потрясением. Станкевич протянул Мишелю Гегеля.

— Вчитайся, Мишель. Гегеля я еще не знаю. Пойдем вместе, твердо и смело.

Мишель вчитался немедля. И ахнул. Гегель дает совершенно новое толкование философии и жизни! Ух, как он мыслит, этот Егор Федорович (Георг Фридрих)!

…"Философия занимается абсолютными, вечными сущностями, тем, что всегда было, есть и будет, навечно пребывает и не имеет истории. Субстанция (Абсолютная идея) есть нечто самодостаточное. Она проходит стадии чистого мышления, свободно отчуждает себя в форме "понятия" в собственное инобытие, в природу, и, наконец, породив мыслящий дух в формах "субъективного", "объективного" и "абсолютного" духа, на ступени абсолютного духа обретает полное и завершенное знание самой себя."

— Ух! Ослепительно! Но как сложно! Мозги кипят! — Мишель, стиснув зубы, переводил с немецкого слово за словом и тут же писал в конспект. Каким острым наслаждением отзывалась в нем каждая понятая мысль!

"Дух только как дух — пустое представление, он должен обладать реальностью, наличным бытием, должен быть для себя объективным и предметным"…

Понятно.

"Мировой дух в истории не делает ничего иного, как только познает сам себя в своей свободе, но объективация в исторических формах необходима, так как дух не может познать себя, не воплотившись в предмет познания, не объектировав себя в наличном бытии"…

Сколько нового!

С книгой подмышкой он помчался к Белинскому.

— Висяша, послушай, что он говорит…

" История должна исходить из данных, из того, что было на самом деле". А Канту и Фихте, как мы помним, факты не нужны».

— И дальше: