СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ

Наутро Николай прощался с семейством. Он был в форме, с саблей и даже пистолетом. Этот предмет почему-то заинтересовал Вареньку.

– А можно стрельнуть?

– Нет, нет. Увы.

– Хоть в руках подержать?

– Он заряжен. Дотронуться можно. Ах, девушки! – и залюбовался Варенькой.

И тут ревниво вмешался Мишель.

– Нажмешь вот тут и все. Я тебя научу.

Почтенный Александр Михайлович преподнес племяннику прощальный подарок.

– Жаль, Николушка, мало погостил. Поклон родителям. Прими в подарок книгу.

Муравьев тут же открыл ее. Ахнул.

– «Высказывания Наполеона»! Лихо! «В ранце каждого солдата лежит жезл маршала»! Крепко!

Мишель тоже впился в страницу.

– «Если бы у меня были казаки, я бы завоевал весь мир». Размечтался!

Николай прочитал на прощанье.

– «В России нет дорог, одни направления». Ковров персидских ожидал, что ли?

Он бережно уложил книгу в сумку садясь в коляску. И вскоре скрылся за поворотом.

Все казалось столь благостно, что сам седой патриарх Александр Михайлович, поддавшись общему настрою, с умилением взирал на семейную идиллию.

– Может быть, все образуется, – вздыхал он, имея в виду тяжелые события, предшествовавшие приезду Мишеля. – Дай-то бог.

Не ведал премудрый Александр Михайлович, какие беды и потрясения обрушит на его голову старший сын! Предчувствия тридцатипятилетней давности сбывались неотвратимо.

Бакунин-старший приближался к семидесяти годам, глаза его слабели, но созидающий дух был ясен по-прежнему. С помощью жены он властной рукой вел многосложное хозяйство и воспитывал подрастающих сыновей. О дочерях говорить было нечего, они выросли, они ожидали достойных женихов.

О том, что происходило здесь несколько месяцев подряд, никто вслух не упоминал, тем более при Мишеле. А он, упоенный блаженством всеобщей любви к нему, не видел, не замечал тревоги в глазах Любиньки, не слышал невольных обмолвок. Словно глухарь на току, он был поглощен лишь своим собственным нежданным счастьем.

Точно волшебный сон, пролетел месяц отпуска. Мишель прощался с семейством, уезжая в офицерские классы. Не на долго! Через месяц-другой он заедет на побывку перед назначением. Он окрылен. Теперь у него такая поддержка, какой нет ни у кого на свете! Он счастлив и силен ею.

В Премухино вновь полетели его письма. Но что это? Они превратились в длинные диссертации-поучения с требованием отчета обо всех движениях души, обо всех помыслах сестер и братьев. Он требовал полной искренности, и сам разливался соловьем, исповедуясь перед сестрами до самого донышка. Он звал вперед, к неведомому совершенствованию, к которому стремился всем существом.

Без колебаний Мишель деспотически назначил себя духовным руководителем своих родных.

– На мне, как на старшем сыне и брате, лежит ответственность за все семейство, – заявил он с захватывающей дух серьезностью, бесцеремонно оттесняя старого отца. – Указывать близким путь к истине – честолюбие не знает другой цели!

И поразительно, как эти "близкие" доверчиво подчинились ему, пошли за ним с радостью, без малейшего сомнения.

– Ты открываешь нам новую жизнь и самих себя, наш дорогой Мишель. Пиши, пиши нам, любящим тебя, – отвечали сестры, захваченные его вихрем.

…

Между тем, в Премухине назревала драма. Началась она прошлой осенью, когда в имение приехал один из сводных братьев матери Александр Полторацкий, достойный и благовоспитанный молодой человек. Время тогдашнее текло по-иному, в гостях живали подолгу, неделями, месяцами, даже годами, и за такие сроки вполне становились членами семейства.

Стояли прекрасные сентябрьские дни. Деревья в полной красе увядания услаждали взор золотом, багрецом и темной зеленью, доцветали хризантемы, качались над травою последние луговые цветы. Длинные косяки и быстрые стаи перелетных птиц потянулись к югу.

У матери семейства Варвары Александровны и у ее брата было о чем поговорить, повспоминать, слишком многое произошло в жизни дорогих им людей. "Кто в гробе спит, кто дальний сиротеет…" Но очень скоро внимание молодого человека переместилось на молодых племянниц. Таких девушек он еще не встречал! И не то, что они говорили на пяти языках, играли на фортепиано… В усадьбах, разбросанных по русским просторам, почти все барышни болтали по-французски и бренчали на клавишах.

Нет, не это.

Одухотворенность, искренность, простота, готовность к самоотречению поражали в них. Особенно, в Любаше, нежной, как ангел.

Юноша не сводил с нее глаз. К своему ужасу, Бакунин-старший стал замечать, что и дочь его благосклонно принимает это внимание! Все закружилось в его воображении! Брак между дядей и племянницей был невозможен, кощунственен, противен природе и христианской религии!

Пресечь, прекратить! Быстро, немедленно!

Александр Михайлович потерял себя от волнения.

– Жена, что нам делать? – в панике вопрошал он, словно воочию видя уже случившееся несчастье. – Что, если она вспыхнет, загорится, как я двадцать лет тому назад? Как сладить будет? Моя кровь-то, моя…

Варвара Александровна оставалась невозмутима.

– Успокойся, Александр. Подобных повторов не бывает. Любаша сдержана, воспитана, она не допустит даже мысли.