Страсть тайная. Тютчев

Но более всего обескуражила и другая мысль, также неожиданно пришедшая в голову: «Право, да куда же мне со свиным-то рылом да в калашный ряд? Кто я в сравнении с ним, уже признанным поэтом, — так, рифмоплёт под настроение, бумагомаратель, каких, наверное, не счесть что в Германии, что в матушке России. Нет уж, как возникли когда-то, в минуту вдохновения мои строки на мотив его, Гейневых, стихов, так пусть тихо и помрут лишь в моей памяти. А вот касательно дружеского общения, тут я — со всею открытостью».

   — Не откажите в любезности у меня отобедать, — Тютчев снова водрузил на свой нос очки в тонкой золотой оправе. — Время как раз обеденное, и мои близкие будут рады видеть у себя такого гостя.

7

Близкими, о ком сказал Тютчев, в его доме оказались жена, свояченица и их тётка баронесса Ганштейн.

Что касается пожилой титулованной дамы, она произвела на гостя впечатление жеманной, даже не очень образованной особы. И он как бы перестал её вообще замечать. Зато обе молодые особы сразу же привлекли его внимание. Да мало сказать — привлекли. Тридцатилетний, уже немало повидавший на свете известный немецкий поэт, говоря напыщенным слогом старинных романов, буквально оказался наповал сражённым редкостною красотою обеих сестёр.

Элеонора, жена Тютчева, была старшей, а Клотильда — младшей. Причём, как выяснилось значительно позже, разница в их возрасте составляла целых десять лет. Но им обеим, и тридцатилетней старшей, и двадцатилетней младшей, можно было смело дать никак не более восемнадцати — девятнадцати лет.

Сей комплимент гость не замедлил отпустить, как только появился в гостиной и оказался представленным дамам.

Впрочем, и по адресу баронессы им было сказано несколько учтивых слов, которые ею были восприняты с большою радостью.

Однако лица сестёр — подметил острый глаз известного литератора — буквально вспыхнули сиянием подлинного счастья, когда они услышали его сердечные выражения.

Особенно краска восторга и одновременно какого-то прямо детского смущения залила лицо Клотильды. Она опустила глаза, и рука её, поднесённая для поцелуя к губам кавалера, слегка задрожала.

«Кажется, она и впрямь нежное и чистое существо, которого не коснулись ещё пороки нашего испорченного общества, — с удовлетворением отметил про себя Гейне. — И я, по всей видимости не имея ещё никаких определённых намерений, занозил её сердце. Любовь с первого взгляда? А почему бы и нет, если она вся как свежий и яркий бутон розы, готовый вот-вот раскрыться».

Как ни казалась баронесса Ганштейн особой ограниченной и недалёкой, но в женском чутье ей нельзя было отказать. От неё не ускользнуло ни восторженное обращение гостя к племянницам, ни тем более слишком уж красноречиво выраженное чувство Клотильды. Посему она тут же сочла необходимым дать понять гостю, кто есть она и её любимые племянницы.

   — Судя по всему, вы, господин Гейне, объездили всю Германию, — с уважением, скорее похожим на порицание, произнесла старая баронесса. — В таком случае в Штутгарте вы непременно могли встретиться с графом Ботмером. Так вот, если вам ещё об этом не сказал наш милый Тютчев, мои племянницы, Элеонора и Клотильда, — дочери этого сиятельного графа.

   — Вот как! — воскликнул Гейне. — Я действительно имел честь быть однажды представленным сему достопочтенному мужу. Хотя совершенно тогда не представлял, что когда-нибудь судьбе будет угодно снова свести меня с этим столь уважаемым в Германии семейством. На сей раз с её самыми прекрасными созданиями.

Нежная белая кожа сестёр вновь вспыхнула лёгким румянцем. Зато взгляд их тёти сделался заметно жёстким.

   — Конечно, вам не часто, наверное, доводилось вращаться в кругу истинной знати, — поджала она сухие узкие губы, — В противном случае вы непременно слыхали бы и о знатном роде баронов Ганштейнов, к коему принадлежу и я по своему рождению. Как, впрочем, и покойная мать моих любимых племянниц. Однако вы, как я могу сейчас припомнить, принадлежите к иному кругу?

   — Совершенно верно, ваше сиятельство. — Холодный блеск теперь уже появился в глазах гостя. — Мой родной дядя, Соломон Гейне, не менее известен в Германии, чем представители самых сиятельных семейств. И с ним считают за великую честь водить знакомство не только графы и бароны, но князья и короли. Но он — еврей по рождению. Как, не скрываю, и я сам. Но разница между мною и дядей, а также между мною и носителями самых громких сиятельных имён в том, что моя известность — не родовая и не наследственная. Она — плод лишь моего ума и моего сердца.

«Мой друг, наверное, спутал сей семейный обеденный стол со страницами редактируемых им «Летописей», — подумал Тютчев. — Слов нет, ему нечего терять — он не имеет ни жены, ни детей. И он в самом деле азартный борец против отживших устоев. Но к чему ломать копья в полемике с этой выжившей из ума и изрядно мне самому уже надоевшей Ганштейнихой? Сделаем-ка мы наш разговор действительно почтенным, как и подобает в истинно чинных бюргерских немецких семьях».