Страсть тайная. Тютчев

Наверное, следовало обратиться и к другим медицинским светилам, но Эрнестина слишком уж доверилась врачу, пообещавшему, что вскоре всё пройдёт, и ждала перемен.

Однако улучшения не наступало. И когда, отчаявшись, она, вся в слезах, пригласила других докторов, ничего поделать было уже нельзя. Барон Фриц фон Дернберг умер, так и не приходя в сознание. Его унёс тиф, с которым и опытным докторам было бы нелегко сладить.

А вскоре эта же болезнь уложила в постель и её брата Карла Пфеффеля. Нисколько не думая о том, что и она может заразиться, совсем обессиленная и едва держащаяся на ногах, Эрнестина не отходила от кровати брата.

«Неужели смерть не пощадит и его, самого дорогого мне человека, моего любимого Карла?» — в отчаянии заламывала она руки и продолжала изо дня в день и из ночи в ночь ухаживать уже за вторым умиравшим на её глазах.

Карл остался жив. Теперь они оказались вдвоём на всей земле. Вдвоём, если не считать отца, который был от них далеко, в другой стране.

И — если не считать ещё одного человека, о котором она теперь думала постоянно.

Но как она может думать о нём, если у него жена и уже две дочери?

Нет, прочь, прочь от него как можно дальше!

Куда угодно — хоть в Париж, хоть на край света, лишь бы не принести горя тем, кто его не заслуживает, — его жене и его детям.

А она сама всё перенесёт. Как перенесла болезнь и недавнюю смерть близкого ей человека.

Время — лучший лекарь. И время излечит её от того, что только чуть проявилось, чуть забрезжило где-то в сердце.

14

«В Эглофсгейм, к Карлу! Ещё в конце зимы он мне говорил, что намерен отдохнуть в своём поместье и поправить здоровье после изнурившей его болезни. И она, Эрнестина, конечно же отправилась туда. А где же ещё приклонить голову ей, бедной? Ладно, Тургеневу даже на заставе, где он её с утра поджидал, она не сказала ни слова о том, куда держит путь.

Но как могла так поступить со мною, не сказав даже последнее «прощай»?»

Всё в душе Тютчева тем летом 1834 года переворотилось и привело его в состояние, о котором принято говорить: человек потерял голову.

А как же было её не потерять, когда он встретил натуру столь утончённую, поэтическую, столь воздушно-лёгкую и в то же время необыкновенно глубокую? Сердце его, казалось, давно и навсегда отданное другой, вдруг вновь исполнилось таким сильным чувством, которого он в себе даже не предполагал.

Те чудные несколько месяцев, что провела молодая вдова в Мюнхене, пролетели для неё и Тютчева как один короткий и волшебный сон.

Свидания их были большею частью мимолётны. Он и она опасались явной огласки, дабы не вызвать неодобрительных суждений и сплетен.

Теперь же, с её отъездом, более похожим на бегство, он понял, что никакие опасности пересудов и злонамеренных разговоров не смогут сравниться с несчастьем, которое обрушится на него, коли он её потеряет.

Вот почему, взяв отпуск на несколько дней, он сел в экипаж и направился в имение Карла Пфеффеля.

Тютчев познакомился с братом Эрнестины года четыре назад, когда тот ещё был студентом Мюнхенского университета. Они встречались и на лекциях, которые нередко посещал русский дипломат, на раутах у общих знакомых и даже на приёмах в королевском дворце.

Острый ум русского дипломата, его завидная образованность и умение вести интересные беседы настолько покорили молодого барона, что вскоре он стал одним из самых желанных гостей в тютчевском доме.

Карл и сам был начитан, интересовался политикой, и потому общение с Тютчевым было для него истинным пиром души, как было принято нередко высокопарно выражаться в те годы.

Когда же в Мюнхене появилась молодая баронесса фон Дернберг и оказалось, что она родная сестра Карла, дружба двоих мужчин как бы обрела ещё и новое свойство.

И со стороны отца, и со стороны матери Карл и Эрнестина принадлежали к одним из самых богатых и самых знатных семейств. Но нелишне сказать — к тому же высокообразованных. Так, двоюродный дядя их отца, Конрад Пфеффель, был талантливым баснописцем. А родственники матери, происходившие из эльзасского рода графов Тетгенборнов, глубоко впитали в себя традиции и веяния французской культуры.

Оба этих начала, германских и французских корней, с самого детства оказали на Карла, и особенно на его сестру, которая была старше его на год, самое благотворное влияние.

Отсюда, бесспорно, та утончённость и изящество ума и чувствительность сердца Эрнестины, которые так поразили и захватили всё существо Тютчева.

«Как могут в человеке одновременно сочетаться, казалось бы, самые различные чувства — то задумчивость и даже лёгкая грусть, а то безграничная распахнутость души, в то же время застенчиво-скрытая как бы внешней холодностью? — не раз задумывался Тютчев, открывая в Эрнестине доселе неизвестные ему грани женского сердца. — Нет, это не женщина, а скорее девушка с её переменчивыми настроениями. Она — как вечный апрель с его ливнями, переходящими вдруг в снегопад, за которым — внезапное прояснение. А если и лето, то — лёгкие облака, размываемые ветром. Июльского жаркого солнца тут как не бывало».