Страсть тайная. Тютчев

Приезжая в отпуск урывками, через сроки, измеряемые многими годами, всякий раз встречал сестру в новом, неожиданном качестве. Если раньше, в детстве, говорил о ней, как она растёт, то тут, к прискорбию, про себя отмечал, как стареет.

Да что ж удивляться, коли сам в свои сорок лет по виду форменный старик. Жиденькие, точно пух, волосы на обтянутом пергаментною кожею черепе, заострившиеся скулы с глубокими морщинами на лице, шаркающая, стариковская походка.

Дарья всего на три года моложе. Но в сей последний приезд еле удержался, чтобы не сказать сестре, как она постарела.

А может, потому так показалось, что муж её, Николай Васильевич Сушков, и вовсе уже в годах — стукнуло без малости пятьдесят.

Но нет, не в том причина. Дашеньке тяжело достались последние годы. Одного за другим она потеряла двоих своих малышей. А ведь так хотела иметь детей! Только страдания не сломили её, некогда лёгкую на ногу хохотунью и хлопотунью. И теперь, встречая брата, она, будто и не было своего горя, радостно его обняла и по-московски, без всяких там церемоний, заключила в объятья невестку.

   — А я и представляла вас... тебя именно такою, — перешла Даша на французский, обращаясь к Эрнестине.

   — Какою же такою? — И Нести ответила своей золовке тою же открытою, ласковою улыбкою.

Фёдор Иванович обрадованно произнёс:

   — Я же писал и маменьке, и тебе, Даша, что вы непременно полюбите Нести. И вот... Только почему же маменька с папенькою не дождались нас и отправились в Овстуг? Ах да, нестерпимая в Москве духота, мы едва доплелись в такую несусветную жару. Слава Богу, что Мари и Митю оставили в Петербурге. Каково было бы малышам в дороге!

Взглянул на сестру, упоминая о детях, и в горле стал ком: бедная, как ей не повезло! Но Дашенька, напротив, радостно зарделась:

   — Ой, что ж вы моих племянников не взяли? Только теперь я поняла: радость-то встречи — неполная. Нет, дайте слово: на зиму — снова к нам и непременно с Машенькою и Митей! И — с девочками. Они-то когда прибудут из Мюнхена? Небось барышни уже, выросли. А я-то их помню — мал мала меньше...

Она остановила себя и глянула сначала на брата, потом — взгляд на невестку. Молодая, красивая, богатая баронесса. Ей-то кто те дети, что оставила по себе Элеонора?

Фёдор не успел ответить, а может, намеренно уступил право жене.

   — Ты знаешь, Даша, я не хотела отдавать доченек из семьи. И хотя в институте, где все они трое вместе, им и хорошо, а душа моя беспокойна. И если придётся нам здесь ли, в Петербурге ли провести ещё одну зиму, мы их непременно выпишем к себе. — Нести произнесла эти слова так естественно и так искренне, что Дарья Ивановна не удержалась и снова её обняла.

   — Спасибо тебе, Нести, — сказала она. — Ты милая, ты умница. И я знаю: никого бы Фёдор так сильно не полюбил, как тебя. А полюбил он тебя, наверное, и за красу твою, и за твой ум, и за твоё золотое сердце. И за всё это я тоже буду Т96Я очень и очень любить, сестра моя названая.

«Да-да, моя новая невестка, несомненно, весьма приятная женщина, — тут же пришла Дарье Ивановне мысль. — Любит она Фёдора чрезвычайно, кажется, пылко. Умна и мила, но никак не похожа на первую... Ну вот, вспомнила Нелли, и стало мне грустно по ней. Представила, как я впервые их вместе увидела — Фёдор и Нелли. Неужто же он забыл её, ту, что была первой его страстью? Глядя тогда на них, я полагала: век будут любить друг друга — не только здесь, но и там, куда она первой уже ушла... Однако сердце человеческое всё же странно устроено — страдает, любит и забывает... Но что это я, право, всплакнула о прошлом?»

   — Вот ваше жильё. Как оно? — Дарья Ивановна открывала одну дверь за другою. — Три комнаты. Ещё одна небольшая для Фединого камердинера. Всё чистенько, аккуратно. Правда, наверное, слишком уж скромно по сравнению с тем, к чему вы привыкли у себя?

   — Право, Дашенька, за кого вы нас... за кого вы меня принимаете? — Открытое лицо Нести осветила чистая и прямодушная улыбка. — Мы всегда в Мюнхене снимали то, что попроще и конечно же подешевле. А роскошь... так я её не знала с самого детства.

И тут же, чтобы, наверное, не касаться давних воспоминаний, рассказала, как они недавно по дороге из Парижа в Берлин отказались от квартиры, которую решил предоставить им её брат. «Тысячу благодарностей, — написала она Карлу, — за ваше столь любезное предложение предоставить нам вашу квартиру, когда мы будем проезжать через Мюнхен. Но мой муж и его слуга до такой степени неряшливы и беспорядочны, что я не могу воспользоваться вашим гостеприимством; один Бог знает, что они у вас натворили бы... Поэтому я решительно отказываюсь остановиться у вас, но если мой добрый Карл мог бы снять нам маленькую квартирку... Нам нужны будут четыре кровати для господ и две для слуг, маленькая гостиная, комната для Тютчева, другая для меня и Мари и ещё одна для г-жи Дюгайн, гувернантки наших детей, и, наконец, две комнатки для слуг...»