Страсть. Женская сексуальность в России в эпоху модернизма

Идея телесного наказания политических преступников в России стала очень популярной в период с декабря 1876 года по апрель 1877 года. А. Ф. Кони вспоминает, что еще при его вступлении в должность вице-директора департамента министерства юстиции министр юстиции граф Пален дал ему для ознакомления докладную записку, в которой предлагалось учредить особые специальные тюрьмы для политических преступников, где предполагалось подвергать мужчин в случаях дисциплинарных нарушений телесному наказанию до ста ударов. Это была первая попытка ввести телесное наказание для уже приговоренных политических преступников, по словам А. Ф. Кони, не за их преступления, а за дисциплинарные нарушения. Летом того же года статс-секретарь князь Д. А. Оболенский предоставил А. Ф. Кони документ, который, по его словам, «вылился у него из души», в котором рекомендовалось «подвергать политических преступников вместо уголовного взыскания телесному наказанию без различия пола». А. Ф. Кони пишет: «Эта мера должна была, по мнению автора, отрезвить молодежь и показать ей, что на нее смотрят как на сборище школьников, но не серьезных деятелей, а стыд, сопряженный с сечением, должен был удерживать многих от участия в пропаганде».[85] Причем князь Оболенский, по позднейшему свидетельству Л. Н. Толстого, пошел еще дальше по пути предложений об уголовных реформах: для сокращения побегов важных преступников их, по его мнению, следовало бы ослеплять и тем самым отнимать у них физическую возможность побегов, что было бы «и дешево, и целесообразно». Всё чаще, по свидетельству Кони, в этот период стали заговаривать в судебных кругах о необходимости отнять у политических преступников право считать себя действительными преступниками, опасными для государства, а поставить их в положение провинившихся школьников, заслуживающих и школьных мер исправления: карцер и розги. А. Ф. Кони рассказывает о разговоре, имевшем место за обедом у члена Государственного совета К. К. Грота, где присутствовал и известный мастер политической интриги во времена царствования Александра II «хитрый и умный российский Полоний» князь Сергей Николаевич Урусов, председатель департамента законов и начальник II Отделения. Оболенский жаловался на ситуацию, сложившуюся на знаменитом процессе «50-ти»: «Ну вот, на что это похоже? Девчонке какой-то, обвиняемой в пропаганде, председатель говорит: “Признаете ли вы себя виновною? Что вы можете сказать по поводу этого свидетеля?” и т. д. А та рисуется и красуется!… Эх, думал я… разложил бы я тебя да всыпал бы тебе сто штук горячих, так ты бы иначе заговорила, матушка! Вся дурь прошла бы! Право! Поверьте, вышла бы из нее добрая мать семейства, хороший человек за себя замуж взял бы!

Все потупились и молчали… ”Извините меня, ваше сиятельство, князь Д. А., – прервал молчание Урусов, низко, по обыкновению, кланяясь, – извините меня! Я на сеченой не женюсь!”»[86]

В результате определенная в качестве жертвы даже высшими чиновниками царского режима Вера Засулич была оправдана: ведь присяжные заседатели тоже ощутили себя «жертвами» царской власти.

Вера Засулич выиграла. Но она молчит. Почему?

Мужчина как жертва?

Что не учитывает, однако, такое прочтение сцены судебного разбирательства преступления Веры Засулич – это институциональную позицию правосудия, репрезентируемую действиями Анатолия Федоровича Кони (и впоследствии зафиксированную в тексте его Воспоминаний о деле Веры Засулич). Следуя точке зрения Кони, выраженной в его Воспоминаниях, дискурс беспристрастного правосудия не должен мыслить ситуацию преступления в терминах морального осуждения нелегитимного насилия и сочувствия невинной жертве. Он предназначен не для того, чтобы определять ситуацию насилия, апеллируя к символизму жертвы и фигуре женского тела: его задача – определить законное, адекватное степени нелегитимности преступного действия наказание за преступление, совершенное девиантным субъектом.