Страсти Челси Кейн

– Отдайте ее мне!

– Пробейся наверх! Стань богатой и независимой, чтобы никто не смел тобой помыкать! Прошу тебя! Ради меня, детка!

– Пожалуйста! – молила девушка. – Пора!

– Я так люблю тебя! – Всхлипнув, она еще теснее прижала младенца к груди, но в эту минуту снова раздался нетерпеливый и более громкий стук в дверь. Она вздрогнула и широко раскрыла полные ужаса глаза. Жизнь ее кончилась. Беззвучно молясь о том, чтобы судьба обошлась с ее дочерью милосерднее, чем с ней самой, она передала крошечный сверток девушке и отвернулась к стене, чтобы не видеть дальнейшего.

Дверь отворилась. Послышались негромкие голоса, шелест одежд и скрип плетеной корзинки, осторожные шаги, затем дверь снова негромко хлопнула, и она поняла, что осталась одна. Снова одна, как и большую часть своей неудавшейся жизни. Но если прежде ей всегда казалось, что впереди ее ждет что-то хорошее, то теперь ее лишили этой надежды, отняв у нее дочь.

Она исступленно, отчаянно завыла, но этот жуткий звук внезапно оборвался, сменившись недоуменным молчанием, ибо она почувствовала, что ее живот и поясницу свело судорогой боли. От удивления и страха она широко раскрыла глаза и стала напряженно прислушиваться к своим ощущениям. Второй приступ острой боли, последовавший за первым, не застал ее врасплох. Во время третьего она начала догадываться, что с ней происходит, и четвертый явился лишь подтверждением ее догадки. Помощи ждать было неоткуда, и она осталась один на один с жуткой, нечеловеческой болью…

Март 1995 года

ГЛАВА I

Сидя в роскошном бархатном кресле для двоих, принесенном в библиотеку по особому случаю, Челси Кейн изучала членов семейства своей матери: голубоглазых, светловолосых, с крючковатыми носами людей, и решила, что из какой бы семьи она ни происходила, это все равно лучше, чем принадлежать к роду Махлеров. Ей была омерзительна надменность и жадность, которую она видела перед собой. Едва похоронив Эбби, они торопились разделить ее наследство.

Что же касалось самой Челси, то она хотела сейчас лишь одного – снова увидеть Эбби живой. Но Эбби ушла навсегда. Склонив голову, Челси слушала шепот январского ветра за окном, сквозь который до нее доносились приглушенные голоса Махлеров. Она услышала, как щелкнули карманные часы отца и как зашелестели бумаги на столе. В какой-то момент ее взгляд остановился на ковре. Это был изысканно-утонченный, исполненный в бледно-голубых и коричневых тонах Айбуссон.

"Когда я смотрю на него, я будто вижу твоего отца", – часто говорила ей Эбби в своей неподражаемо жизнерадостной английской манере. И Кевин, конечно, в самом деле был таким – элегантным и изысканным. Кто знает, может, и Кевин дорожил этим ковром, потому что тот напоминал ему Эбби. Он никогда не говорил об этом. Внешне он был очень сдержан. Даже и сейчас Челси, посмотрев на него, увидела, что выражение его лица было таким же темным и мрачным, как и костюм, который он носил. Хотя оба они сидели рядом, он замкнулся от нее в какой-то своей особой печали. Прошло уже пять дней, как Эбби не стало.

Челси захотелось прижаться к нему и взять его за руку, но она не решилась на это. Она чувствовала себя лишней в его горе. Он мог позволить ей разделить его, а мог и не позволить. Неуверенная в себе, она не рискнула получить отказ.

Наконец Грехем Фритц, адвокат и поверенный в делах Эбби, приступил к чтению завещания:

– Оглашается последняя воля Эбигейл Махлер Кейн…

Челси перестала слушать. Эти слова беспомощно возвращали ее к тому, что было еще слишком свежо в памяти: строгий, с резьбой гроб, последние напутствия священника и дюжины желтых роз, которые должны были выглядеть ослепительно прекрасными, но казались заурядными и ужасно печальными. Челси не хотелось, чтобы завещание оглашалось так скоро, но Грехем поддался давлению Махлеров, которые приехали в Балтимор издалека и не хотели возвращаться к этому еще раз. Кевин не спорил. Он редко противоречил Махлерам. Это вовсе не говорило о его слабохарактерности: нет, он был исключительно одаренной личностью. Работа, доступная немногим, отнимала у него почти все силы, и на противоборство клану его уже не хватало.

Эбби видела это. Она понимала людей и сострадала им, как никто другой. Перед Челси пронеслись картины ее прошлого. Она вспомнила, как Эбби купала ее в солевых ваннах Эпсома, когда она заболела ветрянкой, как заказала целую гору любимого Челси вишневого мороженого, когда ей поставили зубную пластинку, как она увлеченно рассылала копии всем знакомым, когда рисунок Челси получил первый приз на художественном конкурсе, как она бранила ее за то, что Челси дважды проколола себе уши.

Позже, когда Эбби все сильнее и сильнее стала страдать от хронического полиомиелита, Челси смогла отблагодарить ее за все, и уже теперь Челси купала ее, ухаживала за ней, хвалила и ругала ее. И она была рада этому. Эбби дала ей так много. Иметь такую возможность уже само по себе было подарком для Челси, ведь обе они знали, что времени оставалось очень мало.