Страсти ниже плинтуса

Итак, мамы не стало при родах — у нее не выдержало сердце. И тетя Галя осталась со мной один на один. Она никогда не жаловалась, и я поняла, как ей было трудно, только повзрослев. Родственников у нас с ней больше не было, и меня помогал воспитывать сосед дядя Витя. Он вечно торчал дома, и тетка подсовывала ему меня, когда нужно было сбегать в магазин или на молочную кухню. Потом он приводил меня из садика, затем — забирал из школы. Дядя Витя был непризнанным художником, он нигде не выставлял свои работы и вечно ругал власти. Работал он в котельной, тем и жил. Вечно у нас в квартире толклись такие же бородатые неопрятные личности, спорили об искусстве и выпивали. Со временем разговоров об искусстве становилось все меньше, а пьянок — все больше, так что тетя Галя даже пару раз выгоняла живописные сборища, а один раз, когда у нее из сумочки пропали деньги, даже грозилась вызвать милицию. И хоть угрозу свою она, разумеется, не выполнила, потому что характер у моей тетки очень отходчивый и вообще золотой она человек, но то ли кто-то из соседей потерял терпение, или же начальство котельной проявило бдительность, но заявился как-то к нам в отсутствие дяди Вити один такой неприятный тип с глазами, как два буравчика. Этими самыми буравчиками он внимательно оглядел квартиру и предъявил тетке красную книжечку. После чего они выгнали меня из комнаты и предались беседе. Собственно, беседовал-то в основном противный тип из органов, он задавал вопросы, часто ли собираются у дяди Вити компании и о чем они говорят. Тетя Галя отвечала односложно, что ничего не знает. Все это я подслушала под дверью.

Время шло, после перестройки многие друзья-художники уехали за границу, кто-то вышел из подполья и стал знаменитым, но дядя Витя по-прежнему работал в котельной и потихоньку спивался. Шумные компании к нему теперь не ходили, соображали они на троих с тихим алкоголиком Петей и с Генкой-инвалидом. Генка ходит в «пятне» и утверждает, что потерял ногу в Афганистане, хотя весь двор знает, что семь лет назад он по пьяному делу попал под электричку.

Я за это время закончила школу, а потом — фармацевтический колледж, тетя Галя настояла. Она сказала, что медсестрой я работать не смогу — да и доверить больного такой безответственной личности, как я, будет преступлением. А лекарство — что ж, все в рецепте да на коробочке написано, ничего не перепутаешь… Не то чтобы мне очень хотелось работать в аптеке, просто было все равно. Как уже говорила, мозгов при рождении мне особо не отсыпали, так что о высшем образовании я без содрогания и думать не могла.

Я заканчивала последний курс, когда дядя Витя заболел. Он все ходил и ходил в поликлинику и жаловался на врачей. Когда же он попросил достать ему некоторые лекарства, мы с теткой все поняли: онкология.

Он протянул месяца два, последние недели тетя Галя не пускала меня в больницу, говорила, что смотреть на это в юном возрасте не рекомендуется, можно на всю жизнь психику покалечить. Странно было слышать от нее такие речи, видно, и впрямь дяде Вите стало совсем плохо.

После смерти соседа выяснилось, что он вовсе не был одинок. Тут же набежали какие-то дальние родственники и принялись рыскать по комнате. Брать у дяди Вити было нечего, это они поняли сразу — полупустая комната, поношенные вещи… К этому времени исчезли репродукции, кисти с красками, красивые кувшины со шкафа, и даже желтый череп тихий алкоголик Петя продал как-то по просьбе дяди Вити за двадцать рублей на толкучке. Немногочисленные же рисунки самого дяди Вити и его друзей сосед перед уходом в больницу собрал в большую папку и отдал мне, велев сохранить, не уточнив для кого. Я решила сохранить их для себя, потому что мне очень нравились некоторые картины. Дядя Витя отвернулся и буркнул, что если с ним что случится, то пускай это все будет мое. И еще добавил, что больше ничего не может мне оставить на память.

Тетя Галя неоднократно удивлялась моей выдержке. Так, например, еще с детства я никогда не плакала в очереди на анализ крови, не боялась уколов и зубного врача. Я вообще никогда не плачу, и тетка как-то в сердцах назвала меня бесчувственной личностью. Возможно, она права, но в тот день, перед уходом дяди Вити в больницу, я прорыдала в подушку весь вечер.