Страсти по Феофану

Юный Иоанн V потерпел поражение и бежал со своими единомышленниками под крыло итальянцев — на далёкий остров Тенедос. Генуэзцы готовили новое наступление на Кантакузина, а неистовый самозванец опирался турок: брал в наёмники и селил под Константинополем. Между прочим, на пособие войску он истратил всю казну империи, всю церковную утварь и пожертвования московского князя...

(А в Москве в то время правил внук Александра Невского, сын Ивана Калиты — Симеон Гордый. Человек чрезвычайно набожный и большой поклонник Византии, он послал на Босфор, с делегацией митрополита, сундуки с богатствами — на ремонт знаменитого храма Святой Софии... Но о русских делах наш рассказ ещё впереди, а пока только упомянем, что московские дары были израсходованы не по назначению — на солдат эмира, нанятых Кантакузином).

Где военным путём, а где мирным, турки занимали греческие земли пядь за пядью. Иоанн VI, ослеплённый ненавистью к Палеологу, не препятствовал их движению. Вскоре он опомнится и захочет остановить мусульман, но уже не сможет...

Чтобы укрепить свою власть, император-узурпатор объявил о коронации собственного сына — Матфея Кантакузина. Патриарх отказался проводить противозаконный обряд, и его сместили; в страхе он бежал из Константинополя и укрылся на том же Тенедосе, в стане Иоанна V. А на патриарший престол возвели афонского монаха Филофея Коккина, сына видного грека и красавицы-еврейки. Крайний консерватор, он себя окружил точно такими же непримиримыми противниками объединения западного и восточного христианства. Был в его свите и монах Киприан Цамвлак, выходец из знатного болгарского рода; не пройдёт и двадцати лет, как он сделается митрополитом Киевским и Всея Руси... А пока ему, как и Феофану, только-только исполнилось шестнадцать, и до их знакомства — поворотного, судьбоносного, — оставалось немногим более полугода...

Феофан просидел в тюрьме две недели. В полутёмной камере, свет в которую проникал сквозь малюсенькое оконце, забранное решёткой, обитало человек восемнадцать—двадцать — грязных, запаршивевших, одичавших. Их кормили два раза в сутки: отварной морской рыбой и бобовой похлёбкой, да краюхой хлеба в придачу. Из-за хлеба иногда возникали драки — заключённые воровали его друг у друга и готовы были убить соседа из-за лишней крошки. Молодой Дорифор спал на грязной соломе возле выгребной дырки и ужасно мучался от невыносимых условий. Но однажды, потехи ради, стал показывать фокусы и жонглировать — демонстрируя навыки, что ему привили в труппе бродячих акробатов; заключённые млели от восторга, а потом перевели юношу ближе к оконцу. Старший в камере взял его под свою защиту. На прощанье, перед выходом Софиана под залог, покровитель сказал:

   — Если будет трудно, некуда пойти, негде схорониться от гвардейцев эпарха, загляни на улицу Левков, обратись к трактирщику Кипаридису и скажи, что пришёл от Цецы. Он тебя укроет.

   — Благодарствую, Цеца, я твоей доброты до конца жизни не забуду.

   — Ничего, ничего, мы же христиане. Нынче я тебе, завтра ты мне поможешь. Мир-то тесен, где-нибудь да встретимся.

Аплухир внёс за Феофана залог — 50 иперпиронов, — и того до суда отпустили жить на воле. Он сходил на могилу дяди, положил цветы, срезанные Анфиской в их домашнем палисаднике, постоял и повспоминал убитого родственника, странноватого, в чём-то вздорного и упрямого, но в душе бесконечно доброго. Неожиданно услышал кашель за спиной. Обернулся и увидел Фоку. Бывший мастер-гробовщик был небрит и нечёсан, явно с перепоя, в обветшалой одежде и порванной обуви. Красные глаза его по-болезненному блестели.

   — Ты? — проговорил молодой человек. — Я из-за тебя просидел в тюрьме. Тать, убийца.

   — Ну, убийца, — подтвердил столяр и опять покашлял. — Но зато, благодаря мне, ты теперь унаследовал состояние. Главный в мастерской.

   — Нет, до восемнадцати лет я буду под опекой Евстафия Аплухира.

   — Пара лет промелькнёт мгновенно. И тогда я приду получить должок. Если не помру...

Феофан посмотрел на Фоку с явным сожалением:

   — Ты совсем потерял голову, дубина. Мало того, что фактически душегуб и пропойца, так ещё и бесстыдник: хочешь получить с меня деньги за преступление.

Тот пожал плечами:

   — «Преступление»! А Никифор, совративший мою жену, не преступник? Почему я должен был терпеть? Главное, пришёл я к нему по-хорошему: дескать, заплати за ущерб, нанесённый мужу, и останемся каждый при своём. Нет, рассвирепел, вынул нож. И лежать бы мне, а не ему, теперь в этой свежей могилке, если б не моя сноровка и сила. Не моя, но его вина.

   — Так явись на суд, расскажи, как мне, и покайся по-христиански. Докажи, что убил, защищая жизнь. И с меня снимут подозрения.

   — Вот ещё, придумал! Я не столь наивен и глуп. Появлюсь в суде — и меня сразу заграбастуют. Ни черта не докажу и пойду на фурку для колесования. Нет уж, дорогой, обойдусь без этого. А тебя не засудят, не боись. И тем более коли сделаешься послушником.

   — Ты откуда знаешь?

   — Софья говорила.

   — Значит, вы общаетесь?

   — Хм, а то! — он опять закашлялся.