Страсти по Феофану

В городе знали его хорошо. В том числе и консул. Дону Лукиано, тоже здоровяку, нравился этот мощный русский, обладавший способностью выпить бочку неразбавленного вина и почти что не запьянеть. Новгородца часто приглашали на балы во дворец. Так что напроситься на приём к Монтенегро вместе с Дорифором не составило для него ни малейшего труда.

Нарядившись в лучшие из платьев и оставив дом под присмотром слуг, грек и русский направились в гости к итальянцу. Софиан, несмотря на смуглость кожи, был довольно бледен и бессчётное число раз спрашивал у друга:

   — Как я выгляжу? Воротник не кажется слишком узким?

Путешественник ухмылялся:

   — Краше не бывает. Словно новобрачный. И такой же взволнованный.

   — Разволнуешься, если ждёшь свидания с подрастающим сыном! — и одёргивал рукава, чересчур короткие, по его ощущению.

Наконец, добрались до дворца ди Варацце, расположенного внутри замка. Утопая в зелени фруктового сада, беломраморный, с толстыми колоннами, он казался античным храмом, словно бы сошедшим со страниц «Илиады» или «Одиссеи». Впрочем, не исключено, что постройка и была раньше таковой, ведь давным-давно на месте Каффы находилась древнегреческая колония Феодосия, и отдельные здания могли сохраниться, будучи приспособленными в дальнейшем для иных целей.

Консул принял гостей в нижней зале, где по мраморному мозаичному полу цокали когтями квёлые борзые. Лукиано вышел в белом просторном балахоне, сильно напоминающем тогу римского патриция, и матерчатой плоской шляпе; объяснил своё одеяние просто: «Задыхаемся от ужасной жары. Не до бархата и сукна. Я уж по-домашнему, вы не придирайтесь».

Монтенегро не понравился живописцу сразу. Эта дряблая кожа и мешки под глазами, красные прожилки на крыльях носа и слюнявые губы, толстые нескладные пальцы — вызывали в художнике отвращение. «И ему принадлежит право брать Летицию без её желания? — содрогался грек. — Ненавижу. Задушить готов».

Подали холодное пиво. Ерофей представил своего спутника:

   — Феофан Дорифор по прозвищу Софиан, знаменитый иконописец. Следует ко мне в Новгород со учениками. Мы, пока будем выправлять подорожную у татар в Солхате, видимо, пробудем здесь несколько недель. Так что может и на вас потрудиться — скажем, нарисовать ваш портрет. Или изукрасить стену в спальне. Заодно и подзаработает.

   — Сколько вы берёте? — осведомился хозяин.

   — За панно — десять золотых. За портрет на доске — дешевле.

   — Что ж, вполне приемлемо. Но портрет мне не нужен — я и в зеркало на себя не люблю смотреть, не хватало ещё на картину любоваться!

   — А портрет супруги? — вроде между прочим спросил Новгородец.

Сын Николы напрягся, а лицо Монтенегро сделалось недобрым:

   — Нет, Летиции сейчас не до этого.

   — Что-нибудь случилось? Уж не заболела ли синьора Варацце?

   — Здоровее нас. Просто мы повздорили. И пришлось её наказать — запереть в донжоне и не разрешить выходить к гостям.

Ерофей воскликнул:

   — Вы слишком суровы, дон Лукиано! На Руси, что греха таить, тоже поколачивают супруг, запирают в холодной... Но от вас, итальянца, соплеменника Данте и Петрарки, я не ожидал.

Генуэзец побагровел:

   — Попросил бы оценки моего поведения сохранять при себе. А иначе я могу отказать вам от дома.

Новгородец заизвинялся:

   — Что вы, что вы, вовсе не хотел вас обидеть. Как у русских говорят, можете жену с кашей скушать, и никто вам слова не скажет поперёк. Не серчайте, прошу прощения. Так вернёмся же к моему приятелю: будет ли получен заказ на его работу?

Помолчав, консул разрешил:

   — Хорошо, пусть распишет спальню. Что-нибудь Библейское, но не слишком мрачное. Что-нибудь из райской жизни Евы и Адама, к примеру. Но вначале я хочу посмотреть эскизы. Вдруг мне не понравится?

   — Воля ваша — закон, — поклонился художник. — Нынче воскресенье, я берусь к среде принести наброски.

   — Лучше к четвергу — в среду буду занят.

   — Значит, к четвергу.

Покидая замок, Софиан поделился невесёлыми мыслями:

   — Господи, она в заключении! Вот ведь негодяй!

   — Главное, жива, — успокоил его путешественник. — Ты боялся, что опоздаешь.

   — Это верно. Интересно, дети с нею?

   — Скоро всё узнаем.

А коробочка с зельем от Мамая находилась у подмастерья Романа. Некомат с Митрофаном, возвращаясь от темника домой, рассудили здраво: как бы ни был Дорифор зол на консула Каффы, он его убивать не станет — в силу убеждений, человеколюбия и вообще доброты душевной; говорить с ним на эту тему — время зря терять и прошляпить всё дело. Ерофей дружит с ди Варацце и тоже не захочет причинять ему вред; Симеон же ещё слишком юн, да и проболтается; лучшего исполнителя, чем Роман, трудно отыскать — парень простодушный, доверчивый, преданный хозяину и как раз состоит при красках, сможет подмешать отраву в любой момент. По приезде говорили с молодым человеком тайно. Объяснили, что необходимо помочь патрону устранить гнусного соперника. Риска никакого. Ни один из слуг Монтенегро не поймёт, где запрятан яд. Словом, убедили. Подмастерье принял коробочку, спрятал в сундучке, но пока окончательно не решил, сможет ли когда преступить первую Заповедь Господню — «не убий». Даже ради хозяина. Слишком уж велик грех.