Это была изощренно-тонкая игра. Ведь внимание к Глебовой проявляли многие коллекционеры и деятели культуры: поэт Евгений Евтушенко, кинорежиссер Григорий Козинцев, актер Валентин Гафт. Ей импонировало то, что творчеством ее брата интересуются столь известные люди. В знак благодарности она дарила им или продавала его работы, но, умудренная опытом, особо никому не доверялась. В разговоре с Рыбаковой она как-то сказала, что ленинградскому писателю, который вместе с Пушкарёвым устраивал ее в Дом ветеранов сцены, она "дала три работы Филонова, чтобы они висели в его квартире и таким образом могли экспонироваться, и что их в любое время можно забрать оттуда". А потом добавила: "Впрочем, все, что к нему попало, обратно не возвращается". В итоге после смерти Глебовой работы Филонова остались у писателя. Так что Глебова была отнюдь не наивной старушонкой, ей был присущ здоровый скепсис, и для того, чтобы ее обмануть, нужно было особое умение, которым обладала не только Гуткина.
В те годы еще одной "звездой" советской контрабанды был Моисей Поташинский, отсидевший срок за крупные коллективные хищения на заводе и освоивший в колонии так пригодившуюся ему профессию переплетчика. Его дело под обиходным названием "Бандероли в Иерусалим", возбужденное 17 января 1978 года, вошло в историю советской контрабанды[9]. Что и не удивительно: ведь среди прочего там фигурировала попытка переправить за границу коллекцию И. Осипова, оцененную в полтора миллиона рублей. Тогда это были огромные деньги. Автомобиль "Волга" (ГАЗ-24) стоил 15 тысяч рублей, а трехкомнатная квартира в Москве — от 80 до 100 тысяч. А тут полтора миллиона! И способ контрабанды был хитроумный, а подсказал его Моисею Залмановичу (или Захаровичу, как он любил себя величать) работник таможни. Потом, на следствии, Поташинский рассказал: "Я был знаком с таможенником и спросил его, а как определяется в книге контрабанда? Он показал мне: вот так — открывается книга, и мы смотрим, в корешке спрятано что-нибудь или нет".