Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

— Они могут куда дольше, чем лошади, обходиться без воды. Адмирал, который привез их, сказал, что они использовались во время войны в пустыне.

— Есть тут и другие экземпляры?

— Насколько я знаю, нет, но скоро появятся, — конвоир показал на самку с большим животом. — Насколько я знаю, на континенте это единственные верблюды. Адмирал привез их в трюме огромной шхуны. А теперь пошевеливайтесь!

Пленников провели мимо клеток с мелкой живностью, а потом вдоль ряда клеток с людьми. На каждой висела табличка с именем ее обитателя. Тут содержались главным образом убийцы: Homo sicarius, Homo matricidus, двое Homo seditiosi [88]и один педофил-насильник. Все они дружно захихикали, наблюдая, как двоих священнослужителей запирают в третью слева клетку. Тюремщик снял обертку с таблички и повесил над дверцей клетки — ее не видно, и до нее не дотянуться. Человек в клетке по другую сторону коридора без крыши посмотрел на нее, пошептался с обитателем соседней клетки и замолчал, изумленно глядя на них. На его собственной клетке было написано не «Homo», а «Cryllus», то есть «Кузнечик», а его преступления относились к разряду военных. В его насмешках чувствовался грубоватый акцент Кочевников, и поэтому, когда тюремщик отошел, Чернозуб заговорил с ним на родном языке.

— Что там написано на нашей табличке? — спросил он. Человек не ответил. Он и Коричневый Пони не отводили глаз друг от друга.

— Я тебя знаю, — сказал кардинал на языке Диких Собак. — Ты был с Халтором Брамом.

Кочевник кивнул.

— Да, — пустил он в ход свой диалект. — Мы сопровождали вас на юг на встречу с вашим папой. И ты еще спросил меня, почему Брам называет нас «военная команда». Теперь ты знаешь. К моему большому стыду, я оказался единственным пленником. Но Пфорфт говорит, что вы пытались убить Ханнегана.

— Это все, что написано на табличке? — спросил Нимми. Видно было, что Кочевник не умеет читать. Он снова переговорил с тем, кого звали Пфорфтом, и покачал головой:

— Не знаю, что значат все эти слова.

Пфорфт, осужденный за педерастию, сам обратился к ним:

— Там говорится о ереси, о симонии [89], о преступном покушении на его величество, о попытке цареубийства.

К счастью, день клонился к вечеру, и зоопарк закрывался. Хотя все остальные заключенные были в тюремной одежде, ни кардинала, ни его секретаря не снабдили ею. Каждый из них получил по три одеяла, которые должны были спасать от январского холода. С южной стороны клетка была открыта всем ветрам. По крайней мере хоть часть дня к ним будет заглядывать солнце.

Кардинал все еще так до конца и не оправился от проклятия Мелдоуна.

— Похоже, у моей Девы-Стервятника и дыхание было как у стервятника, — с некоей истерической веселостью сказал он Чернозубу. — Когда урионовский Ангел Войны сцепится с моими Стервятником Войны, на кого ты поставишь?

— Милорд, разве не говорится в старой молитве: «Святой Михаил Архангел, и да избавь нас от сражения»?

— Нет, не так, брат-монах. «И да защити нас в сражении», но «и да избавь от дьявольских силков». Что ты и сам хорошо знаешь. Но на какую молитву, по-твоему, будет дан ответ?

— Ни на какую. Если я правильно помню мифы Кочевников, ваша Баррегун, как вы ее зовете, всегда скорбит, поедая павших воинов, детей своей сестры Дневной Девы. Она не хочет войн.

— Ты прав. Даже остря мечи для войны, мы должны молиться о мире. Конечно, ты прав, Нимми, ты всегда прав.

Нимми понурил голову и нахмурился. Но в голосе Коричневого Пони не было сарказма. Чтобы их не поняли другие заключенные, они говорили на новой латыни, и речь кардинала была чужда двусмысленности.

— Именно это я и хочу сказать. Ты был прав, оставляя аббатство, хотя ты монах Лейбовица. Ты был прав, влюбившись в такую девушку, как Эдрия. Ты был прав, не оправдывая меня, когда я импортировал и продавал оружие с западного побережья, не сообщая об этом его святейшеству, — Чернозуб удивленно посмотрел на него.

Коричневый Пони заметил этот взгляд и продолжил:

— В письме, которое я до сих пор храню в Валане, папа Линус Шестой, наделивший красными шапками твоего покойного аббата и меня, был тем человеком, который поставил передо мной эту цель. Линус сказал, чтобы я его никому не показывал, пока меня не вычислят, да и потом только папе. Откровенно говоря, Нимми, я едва ли не мечтал, чтобы меня засекли.

— Вот как, — Чернозуб задумался. Это было совершенно верно: Коричневый Пони был подчеркнуто неосторожен. Даже Аберлотт Болтун знал о его деятельности. Но, наверное, он предпочитал, чтобы его поймал Амен Спеклберд. Внезапно кардинал предстал не таким уж грешником, а скорее усталым, сутулым человеком с беспокойной совестью.