– Когда мы с отцом остались одни после свадьбы сестры, он ещё пытался обучать меня грамоте, хотя для будущей женщины это было непозволительной роскошью. Помню, Есфирь, украдкой наблюдая за нашими занятиями, только вздыхала и качала головой, думая, что хозяин глупостями занимает голову ребёнка. – Мириам улыбнулась и взглянула на Ферхата. Его сердце затрепетало в ответ на ласковый взгляд. – А после смерти Наины отец замкнулся в себе, всё винил себя в её гибели и каждый день ходил на могилу жены просить прощения… Та фреска Венеры, что находится на стене в моей комнате… Это работа отца, – Ферхат удивленно вскинул брови. – Да, да… Он всегда умел изображать то, что другие не могли даже увидеть. Тоскуя по своей так рано ушедшей жене, он нарисовал её по памяти, как помнил… как хотел помнить её всегда. В нашем доме всегда бывало много гостей, богатых купцов, останавливались проездом даже римские военачальники. Кто-то заметил фреску и очень хвалил мастерство отца. А однажды ему предложили заказ: разукрасить подобными картинами целый дом в Тире, что в Финикие. Это было недалеко отсюда, всего лишь соседняя земля, берег моря. Раньше я никогда не видела море… Я думаю, отец согласился на это, чтобы покинуть свой дом, в котором он уже не был счастлив. Мне даже не пришлось его долго уговаривать, чтобы он взял меня с собой. Он не хотел со мной расставаться даже на один день. Отец нашел хорошего управляющего, и в одно прекрасное утро мы уехали из Магдалы. Больше сюда он не вернулся.
Мириам задумалась. Как не хотела она в эту минуту облегчить свои душевные страдания, дальнейшее повествование вызывало у неё сомнения: надо ли рассказывать всё Ферхату, не отвернется ли он от неё после того, что услышит? Но любовь и преданность купца подкупали все её сомнения. И она продолжала.