Страсти по Михееву

Мужчины, конечно, тоже были. Как у всех. Но не каждый год и не каждый раз. Не уживалась она с ними. Хорошо удавались ей только разводы. И были все обладатели её сердца и прочих элементов экстерьера, как и положено, небольшого достатка, включая последнего, который, постоянно стеснённый в карманных расходах, погожим сумеречным утром вышел в поисках культурной жизни за водкой и определиться на курсы промышленного альпинизма, а позвонил через неделю из Перми, где нашёл своё мегапиксельное счастье в торговых рядах местного рынка металлоконструкций, аккурат между профнастилом и арматурой-десяткой. Во время звонка был трезв и вежлив. Оскорбительно трезв и оскорбительно вежлив. И Мила его сразу разлюбила, одарив напоследок невнимательным репримандом с использованием тягуче-гнусавого молодёжного акцента недосреднего возраста. Потом задумалась об обстоятельствах образа действия, но убивать себя не стала, а смахнув невыпавшую слезу и сдержанно матерясь, захотела жить дальше, находясь в одной комнате с пейзажами и фотографическими произведениями доступного чёрно-белого соцреализма в штатском. Ей в жизни иногда везло и она обожала жить. Обожала дойти до самой сути, возымев культурные гипотезы в голове, поменять вектор личностного роста в рамках личной же терпимости. Вектор указывал на когда-то белокаменную столицу, овеянную ныне студёными петровскими ветрами. Край родной навек любимый с щемящими кадрами небогатой жизни перешёл в разряд чуждых высоким чувствам низменных скаляров.

На улице плюс двадцать два. Ей немногим больше.

«Знаю, что будут, наверно, не раз
Грозы, мороз и тревога.
Трудное счастье – находка для нас.
К подвигам наша дорога…»

Раньше Мила нигде, кроме областного центра, где трамваев не было, а автобусы ходили не каждый день, не бывала, принимая факт существования целого ещё Воронежа, маньчжурских сопок и островов Сейшельского архипелага скорее на веру, чем как результат географических изысканий человечества, но в путь тронулась отчаянно смело, привычно сочетая размышления эконом-класса с отъявленной широтой помыслов. В России, так уж договорились, всё шире: и тротуары, и узкие помыслы, и гармонь, и загадочная (щедрая) русская душа, и колея.

Оказавшись в Москве, захотела стать артисткой, а стала беременной, из-за чего творческое начало в ней присмирело и велело устроиться на работу. Как всем.

Последовательно служа на Пироговке, по первости путала Стромынку с Ордынкой, раритет с паритетом, а ресторацию с реставрацией, не ведая о превратностях одностороннего движения и насыщенности рынка неформальных женских услуг по франчайзингу. С мужчинами держалась предупредительно, внимательно выговаривая разные беспочвенные слова и совершая славянскими богобоязненными глазами витиеватые эскапады, словно желая взять интервью. Любые проявления вежливости принимала за флирт, предвкушая последующие далеко ведущие встречи при скудном искусственном освещении на землях ухоженного высокозабористого частного сектора.

Бессонные дни коротала в солидной конторе, где пребывала среди бухучёта и раскраски «Тетради наблюдения за природой» шефского дитяти, исповедуя хорошо прочувствованные принципы беспринципности и увлекаясь новеллами из сферы налогообложения. Занятия ей не нравились, дни походили один на другой как воробьи, но она, от природной тяги к положительному труду, чуяла скорым умом своим, что возле толстых мужчин, обтянутых служебными костюмами торжественных марок, её потёртая веками идея совместить бескорыстную любовь и корыстные деньги имеет потенциал. И потенциал состоялся, несмотря на существенную разность потенциалов.