Читаем Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня полностью

На наш взгляд необходимо вычленить парадигму ключевых исторических концептов (констант), которым должно быть дано объяснение в первую очередь, так как они структурируют, организуют историческое пространство романа. Это, на наш взгляд, следующие константы:

Казачество, историческая Россия, первая мировая война, февральская революция, октябрьский переворот, большевики, коммунисты, гражданская война, Верхнедонское восстание, Добровольческая армия, белые, красные, борьба против Советской власти после гражданской войны.

Своеобразным «подкастом» к этой парадигме будут персоналии: Керенский, Корнилов, Каледин, Ленин, Троцкий, Подтелков, Кривошлыков, ряд других исторических деятелей, изображенных (или упомянутых) в романе.


2.6. Дополнительные рассуждения

Традиции комментирования литературных текстов, понятное дело, носят изменчивый характер с точки зрения историко-культурной, а также из-за смены социально-исторической парадигмы. Как разнятся исторические труды разных ученых, творивших хотя бы и в сходной социально-исторической ситуации (к примеру, В. Ключевский и ©.Соловьев), так отличаются по существенному содержанию разнообразные толкования исторических реалий, отраженных в тех или иных художественных текстах, производимые в культуре, и говоря более широко – в гуманитарной сфере.

Поскольку история – это не столько рассказ о прошлом, но своеобразное предсказание будущего, то всякое внедрение исторического дискурса в состав интерпретационных моделей литературного текста не может ограничиваться какими-то непреложными и неопровергаемыми отсылками к состоявшимся историческим фактам.

Мало того, что сами эти факты могут быть воспроизведены в исторической науке и сопутствующих текстах публицистического и пропагандистского рода искаженно (причем, часто намеренно, исходя из так называемой политической, но не только, конъюнктуры), может быть и сословная, конфессиональная, культурно-элитарная блокировка объективной исторической информации. Но и добравшись до архивных источников, мемуарной литературы, если, оговорим, они не оказались почищенными идеологическими и другими цензорами, невозможно в полной мере апеллировать к ним, как к некоему объективному базису. Во-первых, сам автор опирался (это большей частью так и происходит) на уже искаженную кем-то историческую канву событий, а во-вторых, идеологический и социо-культурный контекст созданного художественного произведения создает в обществе (обобщенном реципиенте данного текста) деформирующую во многом установку на восприятие данного произведения под определенным углом зрения. Что значительно меняет и корректирует представления о состоявшихся исторических событиях, исторических деятелях и пр., отраженных в тексте произведения.

И в третьих, после слома в развитии общества, подобный тому, какой произошел в СССР в 90-годы, по закону маятника все бывшее стало восприниматься по принципу «от обратного», не особенно и углубляясь в правоту или неправоту такого подхода или в его историческую аргументированность. Слом исторической парадигмы и предполагает отказ от основных параметров всех прежних представлений о целях, идеалах развития того общества, какое «ушло». Даже притом, что в обществе (наше конкретное состояние сегодня), да и в науке, отсутствует мало-мальски отчетливое представление, а что именно складывается в данный исторический момент в теперешнем социуме, какая страна и какое общество «строятся»?

Можно добавить еще несколько важных аспектов данной взаимосвязи исторической науки, конкретных исторических фактов, господствующей идеологии (культурно-социальных стереотипов) и культуры, особенно литературы, как наиболее идеологизированной, связанной со словом и характером мышления человека, ее частью. К слову сказать, в советской литературе на всем протяжении ее истории мы наблюдаем сознательный конформизм ряда литераторов, отказавшихся от своей изначальной идеологии и избравших служение новой власти ради «золотого тельца» (примеры некоторых авторов молодой советской литературы), или же, напротив, видим искреннюю увлеченность художника социальными проектами и убежденность его в осуществимость общественных идеалов, связанных с человеком и задачами реформирования социума.

Да и сама филология как известное отражение идеологических аспектов культуры подвержена подобным болезням искажения реальности во имя неких эфемерных, или не очень, представлений о роли литературы в обществе.

Перейти на страницу:

Похожие книги

История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны
История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

История частной жизни: под общей ред. Ф. Арьеса и Ж. Дюби. Т. 4: от Великой французской революции до I Мировой войны; под ред. М. Перро / Ален Корбен, Роже-Анри Герран, Кэтрин Холл, Линн Хант, Анна Мартен-Фюжье, Мишель Перро; пер. с фр. О. Панайотти. — М.: Новое литературное обозрение, 2018. —672 с. (Серия «Культура повседневности») ISBN 978-5-4448-0729-3 (т.4) ISBN 978-5-4448-0149-9 Пятитомная «История частной жизни» — всеобъемлющее исследование, созданное в 1980-е годы группой французских, британских и американских ученых под руководством прославленных историков из Школы «Анналов» — Филиппа Арьеса и Жоржа Дюби. Пятитомник охватывает всю историю Запада с Античности до конца XX века. В четвертом томе — частная жизнь европейцев между Великой французской революцией и Первой мировой войной: трансформации морали и триумф семьи, особняки и трущобы, социальные язвы и вера в прогресс медицины, духовная и интимная жизнь человека с близкими и наедине с собой.

Анна Мартен-Фюжье , Жорж Дюби , Кэтрин Холл , Линн Хант , Роже-Анри Герран

Культурология / История / Образование и наука