Страсти по рыжей фурии

Я вдруг догадалась, о чем он хотел сказать, и эта догадка только усилила мое смятение и чувство вины. Если бы была возможность прожить жизнь второй раз, я никогда бы не позволила Сержу войти в свой дом, подарить мне белые лилии, которые пахли пороком и смертью, эти чертовы лилии, которые у меня все-таки хватило ума вышвырнуть в окно. И как было хорошо, если бы то же самое можно было сделать и с Сержем!

– Он все придумал. – Я была тверда как камень, собираясь до последнего отрицать все. Правда была Мите не на пользу, ни к чему ему было знать, что человек, вонзивший в него нож, был близок с его возлюбленной. «Я чиста, чиста, – твердила я себе как заклинание. – Недоступна и невинна, подобно тем чертовым цветам!»

– Потом... я уже уходил, не хотел его слушать... он крикнул мне что-то вслед... я повернулся, и тогда... и тогда он ударил... я даже ничего не понял... я думал о тебе, Таня.

Слезы лились и лились у меня из глаз – сплошным потоком, и ничем их нельзя было остановить, словно во мне что-то сломалось, испортилось.

– Утомляете больного! – сердито крикнула мне медсестра, которая в этот момент вошла в палату. – Старайтесь поменьше говорить.

Я послушно кивнула, не издавая ни звука, я знала, что если скажу сейчас хоть слово, то разрыдаюсь в голос и меня выгонят...

Я вдруг представила себе тот теплый вечер третьего сентября, Митю на пороге его конторы. Он торопится прийти домой пораньше – с тех самых пор, когда злоумышленник пробрался в наш дом, он старался нигде не задерживаться, – оранжевые закатные лучи ласкают его лицо, и он пытается понять, о чем говорит ему незнакомый человек напротив. «Она вас не любит, – надменно заявляет Серж. – Она моя, давно моя... Я спал с ней!» Митя ничего не понимает, он ошеломлен этим заявлением, он поворачивается, чтобы уйти, чтобы скорее встретиться со мной, Серж его останавливает, выбрасывает вперед лезвие... Если б Митя не был так ошеломлен в тот момент, так озадачен, шокирован, то его реакция была бы быстрее... Но поздно – нож вонзился в тело.

– Я устал, – тихо произнес Митя. – Я посплю, ладно? А то скоро батюшка придет...

Я кивнула, еще раз поцеловала его руку и выскочила в коридор. В сумочке у меня была пачка сигарет, которые я одолжила у Девяткина.

В курилке витал тяжелый сизый дым, молодой доктор со старинным именем Савелий подпирал стену и задумчиво сосал «Приму». Он усмехнулся при виде меня, бросил окурок в пепельницу.

– Минутку! – взмолилась я. – Вы можете со мной поговорить?

– Что такое, барышня?

– Скажите, а этот священник... он все обряды совершает?

– Наверное. – Савелий пожал плечами. – Но в больнице у священнослужителей определенные хлопоты – именно здесь люди вдруг вспоминают о боге, размышляют о прожитой жизни, хотят покаяться в грехах... Близость смерти заставляет задуматься о вечном.

– Вы правы.

– Вот недавно, этим летом, одному человеку осталось жить пару дней. Так он на больничной койке крестился, исповедовался, венчался, причастился перед смертью... Знаете, Танита, есть вещи, которые никогда сделать не поздно.

– Вы тоже в это верите?

– Я? Не знаю. Я слишком земной человек. – Он улыбнулся саркастически и пошел к дверям. Потом, обернувшись, произнес тоном знатока-диагноста: – А вы красивая.

...Дивное создание с огромными глазами итальянской мадонны, аккуратно стриженной темной головкой, нежнейшей кожей. Нимфетка, мечта всех Набоковых. Как ей шел тот канареечно-желтый свитер, она была похожа в нем на маленькую беззаботную птичку, у которой и дел только – чирикать себе на ветке да мошек ловить. Что сказал бы о тебе лет десять назад этот доктор, и что сказал бы он тогда обо мне...

Шурочка почему-то не шла у меня из головы, хотя сейчас я меньше всего должна была думать о ней. Какая-то неясная тревога продолжала терзать меня, и тревога эта была связана с моей бывшей соседкой по школьной парте. «Серж в то утро сказал, что собирается с ней посоветоваться. Посоветовался ли? Что она ему сказала? Хотя что она могла ему сказать, она тут почти ни при чем...»

* * *

Был уже поздний вечер, за окнами стояла густая свежая ночь, полная терпких осенних запахов. Я вдыхала эти запахи сквозь раскрытую форточку в полутемном коридоре и представляла, как хорошо было бы сейчас гулять по ночной Москве, пить пиво на бульваре, обниматься с любимым под предлогом холодеющего к полуночи воздуха, смеяться громко, нарушая сонный покой переулков, и никуда не торопиться. Я бы гуляла с Митей, прижималась к нему, целовала его где-нибудь в тени, куда не достают лучи оранжевых фонарей, и была бы счастлива, как никогда в жизни.

Я любила этого человека всей душой, всем сердцем, я любила его нежно и одновременно страстно, мое чувство было огромно – как бесконечная, свежая ночь. Весь мир был наполнен моей любовью, я не понимала только одного... Нет, эту страшную мысль я не могла высказать словами, я боялась, что сказанное слово может претвориться в нечто реальное, отчего уже не спастись. «Только живи!» – бормотала я как заклинание.