Страсти по Трюфелеву

Между тем, Егор был совершенно прав, полагая, что подслеповатый пенсионер мог и не попасть в Могильщика. Так оно и получилось.

Оглушенный дуплетом, Могильщик рухнул на лестничную площадку и на всякий случай притворился мертвым. Но едва лишь во дворе прогремел взрыв, отправивший бывшего прапорщика секретных войск к господу богу на вечную поверку, киллер вскочил и устремился на чердак. А вскоре уже выходил из дома, правда, из другого подъезда. И даже что-то при этом насвистывал.

Свистел Могильщик недолго: свернул за угол — и был таков. А вскоре он уже сидел в электричке и ехал в сторону Польши.

Ранним воскресным утром во дворе дома № 6 по Сиреневой улице проникновенно зарыдала труба. Тотчас же ей отозвалась валторна, подхватил мелодию альт, гобой начал соло в «ля-миноре», и фагот вплел голос в общую тему… Славный получился квинтет! Но вот пристроился к нему барабан, грохнул изо всех сил, и разом смазал благостную картину. Так что последний фраер в городе понял: не на свадьбе играет музыка, играет на похоронах. Да не Трюфелева ли покойничка это хоронят?

Его, родимого! Лежит сейчас Трюфелев в ящике с кистями, и ничего уже не считает и не просчитывает, — обещанной панихиды ждет. А вокруг со скорбными лицами стоят его друзья-компаньоны: Егор с печалью в глазах, Седой со свечкой в руке, потом еще Эдик Гоц в черном костюме… Стоп, а Леонид Леонидович куда подевался?

— Захворал что-то наш Леонид, — шепнул Егору Седой. — Я думаю, и до завтрашнего утра не дотянет.

— В чем дело? — шепотом же спросил Егор. — Что значит — не дотянет?

Седой отвел глаза в сторону, тяжко вздохнул:

— Нынче утром, как на похороны идти, Леня баночным пивом отравился.

— Почему же ты мне сразу не позвонил? — взвился Егор. — Гляди, Седой: с огнем играешь!

— Да я-то — что? — стал оправдываться тот. — Это все Эдик… Мол, пока то да се, трали-вали, неплохо бы горло пивком промочить. Вот и промочили… Эх, бедолага!

Егор молчал, пораженный. А цифра 100 в голове уже как бы сама собой делилась не на четыре, как накануне, а на три, и получалось при этом никак не меньше чем 33,33 процента от предстоящей сделки с немецкой фирмой «Бродт унд Буттер». Нет, хорошее получалось число! Леонида Леонидовича, конечно, жаль — правильный был мужик, хотя всего две «ходки» имел, — но ведь и Эдика тоже понять можно! Ему еще к «Мерседесу» колеса покупать на зиму, деньги край как нужны… Да что там говорить? Одним Леонидом в бизнесе больше, другим — меньше… Какая разница? Главное, чтобы интересы фирмы «Трюфелев и Ко» не пострадали.

А тут как раз и батюшка подъехал, отец Феофил. Подобрал рясу, ловко выпрыгнул из джипа, огляделся по сторонам. Осенил себя крестным знамением и решительно двинулся к Егору.

— Ежели по полной программе отпевать, то за тысячу триста панихиду справлю, а по укороченной и в пятьсот уложусь, — деловито заметил Феофил. — По полной прикажете, или как?

Егор подумал пару секунд.

— Шпарь по укороченной, батя! Не в храме Христа Спасителя, и так сойдет.

— Могу и по укороченной. Хг-мм!

Отец Феофил откашлялся, глянул сурово на покойника, принял от подбежавшего служки псалтырь с паникадилом и начал:

— Отпевается преставившийся раб божий… Стоп! — и повернулся к Егору. — А покойника-то как при жизни звали?

— Борис, — подсказал тот.

— …раб божий Борисе, ко вратам господним приидиши и главой своей преклонившийси…

А может, и другие слова говорил в то воскресное утро отец Феофил. В этом ли дело? Главное, что душевные были слова, прямо слезу у собравшихся вышибали. Эдик Гоц, и тот носом захлюпал, Седой же и вовсе заревел. Егор, тот держался твердо, скорбел солидно и со знанием дела. И пока батюшка отпевание не закончил, стоял в головах у покойного, как солдат на карауле — молчаливый, суровый и собранный.

Но вот замолчал Феофил, отошел в сторону, и началось горькое прощание.

— Друзья мои! — с чувством воскликнул Егор, и оглядел плотные ряды пришедших на похороны приглашенных и халявщиков. — Еще вчера все мы знали Бориса как скромного бизнесмена и надежного пацана, всегда готового прийти на помощь. А вот теперь мы сами пришли к нему… Увы, наша помощь Борису уже не потребуется! Тяжелый недуг моментально скрутил его во цвете лет и разом осиротил всех нас…

Ну и т. д. Проникновенно и со вкусом.

Егор закончил, и тотчас же слово взял Седой. Но говорить не смог: слезы душили Седого! А вот Эдик Гоц не только речь о покойном сказал, но и припомнил заодно, как лет пятнадцать назад помог Трюфелеву нести с вокзала чужой чемодан, за что и получил пятьдесят копеек на мороженное.

— Уже тогда Боря любил помогать людям, и эта привычка не покидала его всю жизнь, — раскручивал Эдик свою мысль, не замечая, что Седой уже начинает переминаться с ноги на ногу, а Егор то и дело смотрит на часы. — Вот как-то раз, помню, сидим мы с Борей в ресторане, ну, совершенно без копья, и вдруг подходит к нам официант и говорит…