Страсти ума, или Жизнь Фрейда

По мере накопления опыта Зигмунд все полнее анализировал сны своих пациентов и использовал их скрытое содержание в целях терапии. Пациент–гомосексуалист рассказал о сне, когда он, больной, лежал в постели и случайно отвернул одеяло. Посетивший его приятель, сидевший у кровати, также обнажил себя, а затем схватил рукой пенис пациента. Пациент был удивлен и возмущен, его приятель отпустил пенис.

– На ум приходит несколько соображений относительно сна, Готфрид, – сказал доктор Фрейд. – Во–первых, вы раскрылись, возможно, не случайно; во–вторых, вы хотели, чтобы приятель схватил ваш пенис; в–третьих, вы чувствовали отвращение к этому. Такова ваша раздвоенность. Однако я сомневаюсь, что сон полностью относится к настоящему. Давайте углубимся в прошлое и посмотрим, не отыщем ли мы отправную точку в вашем детстве. Тогда мы ее устраним.

Готфрид сжимал и разжимал пальцы. На его глаза набежали слезы.

– Не полностью устраним. Частички ее плавают в моем уме, подобно распухшему трупу, вращаясь и покачиваясь в потоке реки… Когда мне было двенадцать… я пошел навестить больного… он раскрылся… я ухватился за его пенис… он оттолкнул меня…

Зигмунд сказал спокойно:

– В своем сновидении вы извратили картину. Это было исполнение желания: вам хотелось быть пассивным, а не агрессором. Сон показывает, что вы хотели изменить прошлое, чтобы вас простили. Это важный шаг к излечению.

Он начал писать о чувстве торможения в снах, прикованности к месту, часто встречающейся в сновидениях неспособности к действию, что так близко к чувству тревоги. После ужина он вернулся в кабинет. Ночь была душной; сидя за столом, он снял воротничок и манжеты. В полночь, направляясь в спальню, он перескакивал через ступени, и у него появилось ощущение парения; это доказывало, что нет никакой врожденной болезни сердца, хотя в моменты депрессии он вспоминал о теории Флиса, будто умрет на пятьдесят первом году жизни, ибо такова комбинация его двух жизненных циклов: двадцать три и двадцать восемь лет.

На пути в квартиру ему вдруг пришла в голову мысль, как были бы удивлены его дети, увидев его возвращающимся из рабочего кабинета в полураздетом виде. Он и Марта выпили прохладный напиток, проверили, не слишком ли укутаны дети. Ночью ему снилось:

«Я был небрежно одет, поднимался с первого этажа на второй, перепрыгивая три ступени подряд, и был доволен своей легкостью, как вдруг увидел спускающуюся вниз служанку, застыдился и пытался поторопиться, но в этот момент возникло торможение: меня приковало к ступенькам…»

Основное различие между реальностью и сном было в том, что на нем не было не только воротничка и манжет; он не видел себя целиком, но ощущал, что на нем совсем мало одежды. К тому же лестница вела не с первого этажа к его квартире и вниз спускалась не служанка Марты, чтобы позвать его или вручить записку. Скорее это была лестница в доме старой женщины, которой он в течение пяти лет дважды в день делает уколы. Ассоциации возникли довольно быстро: иногда, поднимаясь по лестнице после выкуренной сигары, он прочищал горло, а поскольку в здании не было плевательницы, то делал это в углу. Женщина–консьержка, не скрывавшая недовольства, несколько раз ловила его за этим занятием. Два дня назад вместо старой консьержки появилась новая служанка, которая в первый же день поучала его:

– Следовало бы вытирать ботинки, господин доктор, прежде чем входить в комнату. Вы испачкали сегодня красный ковер.

Сновидение имело свой смысл, как и сцены, из которых оно состояло. Каково же его подспудное значение? Он обнаружил, что эксгибиционизм, как правило, возникает в детстве, в то время, когда можно быть нагим и не стыдиться в присутствии семьи и незнакомых. В виденном им сновидении обнаженность, возможно, отражала стремление к эксгибиционизму. Он знал, что сдерживает человека при бодрствовании – мотив, несомненно схожий с мотивами сна: конфликт воли, когда сильное желание, возбужденное инстинктивной натурой, сталкивается с мощным «нет», порожденным воспитанием и обучением. Он сделал заключение: «Глубочайшая и вечная природа человека… лежит в этих импульсах ума, уходящих корнями в детство, которое превращается в нечто доисторическое».

Он описал свои сны во всех подробностях, делая выводы об основах формирования сновидения, использующих зрелище или события, имевшие обычно место за день до сна, в качестве ключа, открывающего подсознание и освобождающего иногда в загадочной, а часто в концентрированной форме накопившееся в нем содержание.

Он писал Флису, вернувшемуся в Берлин: «Чувствую внутреннюю необходимость написать о сновидениях, в отношении которых у меня полная уверенность… Я просмотрел литературу по этому вопросу и готов сказать вслед за кельтским гномом: «Как я рад, что ни один человеческий глаз не открыл скрытый образ злого духа». Никто даже не подозревает, что сновидения не глупость, а исполнение желания».