Страсти в нашем разуме

Никто... не может объяснить того факта, что время и форма появления беспокойства из-за разлуки <...> очень похожи для детей, слепых от рождения, и для детей, которых растили в американских нуклеарных семьях, в израильских кибуцах, в Барриосе в Гватемале, в индийских деревнях в Центральной Америке, в сиротских приютах или в американских яслях. Почему все эти младенцы, растущие в столь разных условиях, приобретают условный рефлекс страха из-за ухода заботящегося о них человека в одном и том же возрасте? Также кажется не очень правдоподобным, что несмотря на невероятные вариации в количестве времени, которое младенцы проводят со своими матерями в этих разных средах, развивающаяся функция эмоциональной связи с опекуном оказывается похожей[117].

Мы также можем задаться вопросом, почему этот переход в поведении столь резок. Интуитивно мы понимаем, что эмоциональная привязанность развивается постепенно. Постепенность должна также применяться и к приобретению знаний о боли и опасности. Если у младенцев постепенно развивается эмоциональная привязанность, если они постепенно узнают, что отсутствие опекуна подразумевает большую опасность, тогда почему их реакция на уход опекуна тоже не развивается постепенно? То есть почему младенцы не испытывают поначалу лишь легкого беспокойства из-за того, что их опекун вышел?

Каган полагает, что приступ беспокойства из-за разлуки возникает в связи с развитием способности брать образы из памяти и сравнивать их с настоящим. Эта способность резко созревает в возрасте приблизительно 8 месяцев. До ее появления ребенок не способен найти игрушку, которую он только что видел перед собой, но которую накрыли тканью. Как только игрушка исчезает из виду, она как будто перестает существовать. После развития способности к извлечению воспоминаний ребенок, однако, начинает вдруг без труда находить игрушку.

Не имея способности извлекать ментальные образы, хранящиеся в памяти, и сравнивать их с настоящим, ребенок не способен уловить расхождение между присутствием и отсутствием опекуна и потому не имеет оснований для беспокойства из-за того, что опекун покинул комнату. Как только эта способность у него развивается, он начинает сознавать эту перемену. Из-за привязанности к опекуну это изменение важно для него. Невозможность исправить это расхождение выливается в беспокойство.

ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ КОМПЕТЕНТНОСТЬ И МОРАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Ревизионистские объяснения беспокойства из-за разлуки, которые подчеркивают появление врожденных способностей в центральной нервной системе, отвечают на многие вопросы, на которые не могут ответить бихевиористские теории. Каган использует похожую стратегию для изучения роли эмоций в нравственном поведении. Он соединяет пристальное наблюдение за поведением детей в весьма разнородных средах с появившимся у нас знанием о закономерностях развития специфических когнитивных и аффективных способностей.

Философы морали давно заметили широкие расхождения между конкретными нормами морали как в разных культурах, так и внутри одной и той же культуры. В большинстве западных культур, например, осуждение лжи обычно гораздо меньше привязано к контексту, в котором имеет место ложь, чем во многих восточных культурах. Так, в Японии, где поддержание социальной гармонии — гораздо более важная этическая цель, чем правдивость, человек имеет моральное обязательство лгать во многих социальных ситуациях. В древнегреческих городах-государствах верность своему месту жительства была важнее, чем в современных городских обществах. А право каждого гражданина стремиться к лучшей жизни, воспринимаемое как само собой разумеющееся в либеральных демократиях XX века, даже не существовало в большинстве древних обществ, которые часто не видели ничего неэтичного в том, чтобы поработить «варваров».